Стерк отхлебнул вина, разбавленного водой, и отер губы платком, зажатым в прыгающей руке.
— Я никогда об этом не рассказывал, потому что и не мог рассказать. Эти пять минут выпали у меня из памяти начисто: очнувшись, я уже ничего не помнил. Вмешаться я был не в силах. Мной овладела, по-видимому, каталепсия. Говорить я не мог, но видел зорко, как рысь, и слышал малейший шорох. А наутро, когда проснулся, в голове и следа не осталось. Я и не понимал, что храню в себе тайну. Все внутри меня до поры было заперто на замок. Наверное, воспоминания должны были вырваться наружу, стоило мне только повстречать Чарлза Арчера. Когда я впервые увидел его здесь, в доме генерала в Белмонте… С годами он переменился, одет совершенно иначе, но все равно. В самом виде его я почувствовал что-то роковое. Поделать я ничего не мог, но голова не уставала работать, пока… пока…
Стерк застонал.
— Повремените, — вмешался Тул, — спешить некуда, вам нельзя переутомляться. Постойте, отдохните минутку.
Тул заставил Стерка проглотить еще немного вина, пощупал пульс и, встав у больного за спиной, мрачно покачал головой.
— Ну что? — тускло спросил Стерк.
— Немного неровный, вот и все.
— Так вот, — помолчав, Стерк возобновил свой рассказ, — пока однажды ночью меня вдруг не осенило, не знаю даже, спал я или нет. В одно мгновение мне сделалось все совершенно ясно. Словно из книги была вырвана страница — и вот ее, после многих лет, вернули на место.
Стерк издал мучительный стон, запоздало взывая к Небу, чтобы оно не раскрывало ему вновь эту тайну.
— Да, сэр, словно вырванная страница. Пропажи и не хватились, а она опять тут как тут, ясная и отчетливая, от первой и до последней буквы. И вот, сэр, я сообразил тогда, что карать преступника по прошествии стольких лет уже бесполезно, и… и по глупости дал ему понять, что узнал его. Нехорошие предчувствия были у меня с самого начала. Думаю, это мой ангел-хранитель меня предостерегал. Но что толку теперь об этом рассуждать? Вообще запугать меня не так-то легко. И мне представлялось, что он почище всякого смертного — почти… почти как сам Сатана — и мне с ним ни в какую не совладать. Будь я умнее — оставил бы его в покое. А теперь сокрушаться поздно. Чему суждено быть — то и случилось. Я был слишком прямодушен — это моя манера — и не стал скрываться, а он… он, как видите, решил от меня избавиться. Он попытался отнять у меня жизнь, сэр, и я думаю, он ее у меня отнял. Мне никогда не подняться с этой постели, джентльмены. Со мной все кончено.
— Ну-ну, доктор Стерк, не надо так говорить, вечером приедет Пелл, да и Диллон, может быть… Впрочем, не уверен, захочет ли Пелл с ним… Но мы вместе раскинем мозгами — и будь я проклят, если снова не поставим вас на ноги.
Стерк плотно сжал губы; черты его грубого, измученного лица слегка подрагивали, а из-под сомкнутых век выкатилась слеза, потом другая.
— Я… я немного взволнован. Ничего, это сейчас пройдет. Я бы хотел повидать детей, если они близко, вот и все — повидать не откладывая.
— Я уговорил прийти Пелла. Особой необходимости, впрочем, в этом нет, это вам хорошо известно, но он уже побывал тут раньше, не годится его обижать: завтра он вас посмотрит.
— Благодарю вас, сэр, — произнес Стерк тем же отрешенным тоном.
— А теперь, сэр, — заговорил Лоу, — если позволите, я должен придать вашему заявлению форму письменного показания. Как видите, дело это самой что ни есть чрезвычайной важности. Ваши показания в точности согласуются с теми, что мы получили из другого источника — ни в коем случае нельзя, сэр, прятать ваше сообщение под сукно.
Тулу показалось, что к запавшим щекам Стерка прилила слабая краска, и он поспешил с разъяснением:
— Нам очень желалось бы, доктор Стерк, получить возможность безотлагательно выступить в защиту лорда Дьюнорана. Меры должны быть приняты незамедлительно. Дело это очень давнее, нельзя терять ни минуты, и вот почему мистеру Лоу не терпится черным по белому занести ваши слова на бумагу.
— И скрепить показания присягой, — добавил мистер Лоу.
— Хорошо, присягу я принесу, — сказал Стерк тем же безразличным тоном.
Тут вошла миссис Стерк, и доктор Тул дал санкцию на порцию куриного бульона в полдень (не более двух столовых ложек) и повторную порцию в половине второго, когда он рассчитывал вернуться обратно. У выхода доктор, напустив на себя самый веселый и непринужденный вид, постарался, насколько возможно, вселить в миссис Стерк прочную уверенность в будущем. Мистер Лоу же, обратившись к ней с просьбой принести еще перьев и бумаги, спустился вниз дать своему слуге кое-какие указания. В холле его перехватил Тул. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто за ними не следит, он поманил судью в угол и вполголоса проговорил:
— Пульс чуточку учащен — не слишком сильно, но все же мне не очень нравится — слишком жесткий, а чего нам следует опасаться, так это воспаления. И потом, он так чудовищно ослаб, дорогой сэр, нужно давать ему вино и прочее, иначе он погибнет от истощения. Как видите, случай в высшей степени прискорбный.
Шагнув к двери, доктор громко крикнул: «Ждите меня в половине второго!» — потом поманил к себе мальчонку, стерегущего лошадь; спускаясь по ступеням, он успел еще проинструктировать мистера Лоу, как поддержать силы больного, если того чересчур отяготит рассказ; взобравшись на своего скакуна, он послал воздушный поцелуй и помахал шляпой миссис Стерк, которая выглядывала из окошка Барни, после чего отправился наконец в Дублин.
Добравшись до города, Тул заторопился к невзрачной резиденции мистера Льюка Гэмбла. Следует оговориться: он вовсе не имел определенных намерений что-либо предпринимать в зависимости от того, что ему предстояло услышать. Но любопытен наш доктор был до чрезвычайности — и сообщение Грязного Дейви пробудило в нем вполне правомерное желание удовлетворить проснувшийся интерес.
С хлыстом под мышкой, запыхавшись на крутой лестнице, Тул ввалился в святилище адвоката.
— Да кто ж это такой? Неужто? Вот те на! Кого я вижу! — вскричал он с порога, вне себя от изумления, потом ринулся вперед, стиснул Наттера в объятиях и крепко встряхнул, расплывшись в ликующей улыбке.
Наттер приветствовал доктора сердечно, но не без робости. Со времени последней их встречи он испытал столько передряг, в таких необычайных положениях оказывался, что вспоминать о пережитом ему едва ли было приятно. А Наттер, по-своему, не лишен был гордости: он не выносил, когда его жалели, и не терпел, если начинали тыкать в него пальцем.
Но Тул показал себя ярым сторонником Наттера: он энергично добивался разрешения увидеться с ним в тюрьме; все знали о его неколебимой преданности бедняжке Салли; кроме того, Наттер всегда чувствовал себя в обществе доктора легко и непринужденно.
