поводу якобы своих она была все-таки теоретиком, а не практиком. И вообще не очень-то любила детей – о чем Ленка прекрасно знала и все равно подкидывала племянника: вероятно, думала, что Света рано или поздно поменяет свою точку зрения.
Ей не хотелось думать, что Витюша вор. Это слово как клеймо – до седьмого или какого там колена. Вор – значит, все. Значит, нет больше доверия. Значит, она больше не сможет удержаться от того, чтобы нет-нет да и пересчитать конфеты в вазочке – просто так, потому что захочет узнать. Значит, теперь она будет прятать кошелек, копилки – и даже шкатулку с украшениями – подальше, как можно дальше, чтобы вор не нашел. И теперь ей всегда будет мерещиться маленькая ручка, которая трогает ее вещи, щупает, перебирает, что-то ищет – и, возможно, находит…
Свету передернуло.
Кажется, Витюша заметил ее гримасу – потому что вздохнул и признался:
– Я ее купил.
– Купил? – Света еще раз посмотрела на машинку.
Витюша кивнул.
Так. Значит, все оказывается еще хуже, чем она предполагала. Она-то надеялась – хотя как тут можно вообще говорить «надеялась»! – что Витюша отобрал машинку у какого-то пацана в соседнем дворе или просто прихватил, пока никто не видел. Но «купил» означает только одно – он украл деньги. И, скорее всего, у нее.
Света сжала зубы.
– Хорошо, – медленно процедила она, стараясь не закипать. – А где ты взял деньги?
– Там, – махнул рукой Витюша. – Во дворе.
Нашел, что ли? Ну, предположим, пару рублей всегда можно откопать в песочнице. Но…
– И сколько она стоила?
– Сто рублей.
– Сто рублей? – Света еще раз покрутила машинку в руках. – Сто? Не тысячу? Точно?
– Сто, – твердо сказал Витюша.
Так, картина, кажется, начала вырисовываться. Видимо, игрушку продал какой-то наркоман, который в поисках денег на дозу украл ее у своего сына – или ограбил чужого ребенка во дворе. Но почему все-таки сто?
Это была машинка на радиоуправлении, с мигалкой, пищалкой, трынделкой, светодиодными фарами и поворачивающими во все стороны колесами. Черт, если она и стоит сотню – то никак не рублей, а долларов!
– Хорошо… – вздохнула Света. – А ты можешь показать, где ты ее взял?
– Купил, – поправил Витюша.
– Купил, – согласилась Света.
Мальчик кивнул и спокойно отправился в коридор. Света с недоверием последовала за ним – неужели действительно сейчас все расскажет?
– Только ее вернуть нельзя будет, – предупредил Витюша, натягивая кедики.
– Хорошо, хорошо, разберемся. Только покажи где.
* * *
Витюша не любил лифт – как и любые тесные закрытые помещения, – так что с восьмого этажа они спускались пешком. Шли медленно, отдыхая на каждой второй площадке. Света пропустила племянника вперед и буровила взглядом нарисованного на спине синей курточки тигра. Тигр подмигивал ей при каждом шаге Витюши. Света морщилась и прикидывала, что скажет Ленке. Ведь, как пить дать, сестра обвинит ее: недосмотрела, не заметила, не пресекла! Черт!
Тигр продолжал подмигивать, его пунктирные усы топорщились и изламывались – и Свете казалось, что в тишине подъезда она слышит не два дыхания, Витюши и свое, а три.
На всякий случай она свернула из пальцев фигу и украдкой показала ее тигру.
* * *
– Вот там. – Витюша ткнул пальцем в маленький покосившийся домик в самом углу двора.
– Там? – удивилась Света.
Это были остатки старой, еще девяностых годов, детской площадки. Причудливая конструкция из когда-то сине-зелено-красно-желтых, а теперь облупившихся черных автомобильных покрышек – в ней так классно было ползать и прыгать в детстве. П-образная труба – по задумке авторов, турник, а по мнению жителей – место для выбивания ковров. И, конечно же, тесный домик – даже чтобы заглянуть в него, нужно было согнуться в три погибели – из прогнивших досок. Для местных они были памятью о детстве, так что каким-то образом при благоустройстве двора их не снесли. Насадили цветов, поставили новый игровой комплекс с прорезиненным покрытием – и ушли, оставив огрызок прошлого тихо разлагаться в дальнем укромном углу. Детей эта рухлядь не интересовала.
Никогда. Никого.
Кроме, получается, Витюши.
– Точно там? – переспросила Света. – Купил там?
– Ага, там, – повторил он.
Света помотала головой. Глупость какая-то… Она была готова увидеть цыгана-коробейника из тех же девяностых, алкаша с мешком барахла, наркомана с бегающими глазами – но не старый гнилой домик.
– Так… Хорошо. Предположим. А… – И тут Свету охватило ужасное предчувствие. – А кто тебе продал ее?
– Э-э-э… Продавщица.
– Продавщица? Тетя? Не дядя?
Она присела на корточки, схватила Витюшу за плечи, заглянула ему в голубые глаза и встряхнула.
– Не дядя? Если он сказал тебе не говорить, угрожал – так это он врал, ничего он не сможет сделать, ничего. Дядя?
– Нет, не дядя, – упрямо повторил Витюша.
– Тетя? – Господи, а тетке-то что может быть нужно от шестилетки?!
– Наверное, – пожал плечами Витюша. – Я ее не видел.
Света посмотрела в сторону домика. В гнилой сизой стене зияла черная глазница окошка. Ну да, ну да, если там сидеть, то тебя и не видно… Во всех прятках водящие прежде всего бежали проверять туда…
– Ладно, – кивнула она. – Я сейчас проверю.
Она встала и направилась к домику, крепко держа Витюшу за руку.
– Подожди. – Племянник остановился и начал искать что-то на земле. – Так просто нельзя…
– Что нельзя? – не поняла Света.
– Это сто рублей, – сказал Витюша, протягивая ей лист дуба.
– Что?
– Это сто рублей.
– А другие не подойдут? – попробовала пошутить Света. Она не понимала смысла игры, не знала, кто в ней участвует, и тем более не имела представления, игра ли это вообще. И ей это все очень не нравилось. Настолько, что она готова была истерично шутить – надеясь, что все не так страшно, как она уже успела напредставлять себе.
– Смотря какие, – серьезно ответил Витюша. – Если вон те, – указал он на березу, – то их надо два. А если вон те, – рука повернулась в сторону тополя, – то десять.
– А цветочки? – снова пошутила Света.
– Цветочки разменивать надо. А у нее размена нет.
– У нее?
– У продавщицы.
Светлана мотнула головой, отгоняя смутные, мрачно жужжащие предчувствия, – и поплелась за Витюшей к домику.
Перед окошком тот присел на корточки и тихонько постучал в стенку.
Тук-тук-тук.
И тут в домике что-то ожило. Заворчало, заворочалось, захрипело и заскрипело. Пахну́ло мокрыми тряпками и почему-то старой краской, олифой и припоем. Света схватила племянника за плечо, чтобы оттащить подальше, но тот лишь отмахнулся.
И в домике заговорили.
Тихий, чуть надтреснутый голос, растягивая слова и делая какие-то неуловимо неправильные ударения, пропел:
