– Слышь, сколько тебя помню, ты когда-то был смышленый парень.
– Пошел ты!
– И тебя туда же.
Чувствуя мрачную удовлетворенность после обмена любезностями, они направились к точке между задним двором Марка и бетонной стеной.
– Нет, ты посмотри. Как следует посмотри.
– Ну, бетонная стена, сверху – колючка.
– Что еще?
Джимбо пожал плечами. Марк показал на плотную путаницу стеблей и листвы по обеим краям стены.
– Плюс вся эта фигня, – продолжил Джимбо, – заросли слева и справа.
– Вот именно – слева и справа. А дальше?
– А дальше – навроде высокой живой изгороди.
– А зачем вся эта фигня? Чего ради надо было ее городить?
– Чего зачем? Чтоб не лез никто.
– А ты на другие участки в квартале посмотри – разница есть?
– Чтоб сюда пролезть, нужно очень постараться.
– И снаружи ни черта не видно, – добавил Марк. – Единственный в нашем районе дом, который не видно с переулка. Соображаешь?
– Не совсем…
– Тот, кто его строил, очень не хотел, чтобы глазели на его задний двор. Вот для чего вся эта фигня – чтобы народ ничего не увидел.
– У тебя крыша не поедет – только об этом все время думать? – поинтересовался Джимбо.
– Тут что-то скрывали. Только посмотри на эту Китайскую стену! Неужели не интересно, что за ней прятали?
Джимбо сделал шаг назад, глаза его округлились от неверия:
– Ты чемпион мира по брехне. И к большому твоему несчастью, все, что ты несешь, кажется тебе очень логичным. Может, пойдем все-таки в парк?
В молчании ребята покинули северную оконечность переулка и свернули на восток по Ауэр-авеню, с виду совсем не авеню, а всего лишь похожую на множество ей подобных улицу с жилыми домами и припаркованными у домов машинами. По Ауэр они прошли один квартал, предоставивший им для размышления две межрасовые пары, сидевшие на верандах своих домов. Мальчишки ярко представили себе, что их отцы сказали бы об этом, и не проронили ни слова, пока не миновали поворот на бульвар Шермана и еще один квартал с закусочными, винными лавками и складами-магазинами. Дойдя до угла Вест-Берли и не дожидаясь зеленого света, они перебежали оживленную улицу и оказались в парке.
Вокруг двадцатифутовой каменной чаши высохшего фонтана праздно бродило довольно много народу. Состязающиеся в громкости песни «Phish» и Эминема рвались из двух магнитофонов, стоявших один напротив другого. Марк и Джимбо заметили полицейского в форме, прислонившегося к стоявшей чуть в стороне патрульной машине.
Как только друзья увидели копа, их походка изменилась, стала более неловкой и неестественной; желая подчеркнуть свое безразличие к блюстителю закона, они зашагали на полусогнутых, опустив одно плечо ниже другого и вздернув подбородки.
– Эй, пацаны! – окликнул их полисмен.
Мальчики сделали вид, будто только что заметили его. Улыбаясь, полицейский поманил их к себе:
– Шагайте сюда, ребята Я вам кое-что покажу.
«Ребята» вразвалочку направились к нему. Офицер повел себя, как заправский фокусник: в первую секунду в его руках ничего не было, а в следующую он уже держал черно-белую, восемь на десять, фотографию подростка металлиста.
– Знаете его?
– А кто это? – спросил Джимбо. – С ним что-то случилось, да?
– А ты? – спросил офицер Марка.
– Нет, не знаю, – покачал головой Марк.
Полицейский поднес фотографию поближе к их лицам.
– Хоть один из вас по вечерам встречал его здесь? Не кажется ли он вам знакомым?
Оба покачали головами.
– А кто такой? – вновь спросил Джимбо.
Полисмен опустил руку с фотографией.
– Парня зовут Шейн Ослендер. Шестнадцать лет.
– Из какой школы? – спросил Джимбо.
– «Холи нэйм», – ответил коп.
Это объясняло многое. Марк и Джимбо делили ребят, ходивших в эту школу, на три основные категории: морально безупречные зануды, которые втихаря крепко напивались; драчуны и/или «жокеи» – любители угонять и колотить машины и невредимыми удиравшие с места аварии; и наконец, на нижней ступени – любители травки, убежденные в непорочности марихуаны. Тем, что принадлежали к третьей категории, частенько не удавалось дотянуть до выпускных экзаменов.
– А он что, влез в аптеку и стянул оксиконтин?[14] – спросил Джимбо.
– Ничего он не делал, – ответил коп, – кроме того, что четыре дня назад пропал.
– Сбежал? – спросил Джимбо.
– Пропал, – повторил коп. – Исчез.
– Сбежал он, точно, – сказал Джимбо. – Да гляньте на его физиономию! Небось, родичи скинули его в католическую школу, а он этого не пережил.
– Шейн Ослендер, – сказал Марк, вглядываясь в лицо на фотографии. – А сами-то вы как думаете, офицер, что с ним стряслось?
– Спасибо, что уделили мне минуту. – Фотография уже незаметно исчезла в манильском конверте в правой руке офицера.
– Думаете, он еще жив? – спросил Марк.
– Благодарю за сотрудничество, сэр, – сказал коп.
Когда ребята отошли, офицер подозвал к себе пару девушек, которые шептались друг с дружкой чуть в стороне. Вскоре Марк и Джимбо подходили к краю толпы.
– Смотри, вон еще один, – сказал Марк. – Плодятся, как двухвалентные элементы.
Второй полисмен, стройный блондин повыше ростом, показывал фотографию Шейна четверым старшеклассникам из школы Мэдисон.
– Черт, – прошипел Джимбо. – Это Рэйвер, Спаркман, Тиллинджер и Биней Джэкобс. Нельзя, чтоб они нас заметили.
– Надеюсь, когда-нибудь кто-нибудь похитит и одного из этих уродов вместе с их уродской травкой, – бросил Марк, обходя фонтан. – Слушай, я понял, что тут стряслось!
– И?
Джимбо поглядывал на Рэйвера, Спаркмана, Тиллинджера и Джэкобса. Мерзкие по отдельности, они собирались вместе и становились настоящим кошмаром.
– Кто-то утянул парня прямо отсюда. Или встретили его здесь и увели куда-то – к себе в машину, или домой, или еще куда…
– Ничего хорошего сегодня здесь не будет, – мрачно проговорил Джимбо.
– Ладно, – сказал Марк. – Если хочешь – сваливай. А я кое-куда заскочу.
В следующие два дня Марк чувствовал, будто балансирует между двумя враждебными силами – домом на Мичиган-стрит и своей матерью. Обе силы требовали и отбирали у него огромное количество времени и внимания, причем дом делал это в открытую, мать же – исподволь и неявно. Будто охваченная коварным скрытым недугом, Нэнси Андерхилл незаметно выскальзывала из дома по утрам, так же незаметно возвращалась к вечеру и больше почти ничего не делала. Она «отдыхала», что означало у нее исчезать на несколько часов за закрытой дверью спальни. Если верить Филипу Андерхиллу, высокочтимому эксперту в области умственных и физических особенностей современного женского населения США, особенно в лице его собственной супруги, то поведение матери Марка в настоящий период – давно ожидаемая и затяжная негативная реакция на брань, которую она ежедневно слышит в газовой компании, не говоря уж о симптомах, характерных для всех женщин в период неизбежных физико-гормональных изменений. Иными словами, она ложилась в кровать и спала все дни напролет во время приливов. Но на взгляд Марка, мама выглядела так, будто она вообще потеряла сон, к тому же он очень сомневался, что у нее климакс Из того, что он знал из обязательных уроков по сексуальному образованию, женщины в этот период должны быть эмоционально возбужденными. Ничего похожего в поведении его матери не было. А лучше бы было. Лучше раздраженная мегера, чем унылый бесплотный дух.
