Устроившись в кресле, она рассеянно поглядывала на экран.
— Как отец? — спросил Хэкет, глядя, как она сбрасывает туфли.
Сью пожала плечами.
— Как долго это продлится? — тихо спросил он.
— Они не могут назвать точную дату. Несколько дней... Возможно, недель. Они не знают, — ответила Сью, глядя на экран телевизора. Сделав еще несколько глотков из своей чашки, она наклонилась и подняла с пола туфли. — Я устала, пойду спать.
— Сейчас только девять.
— Я сказала, что устала.
— Сью, погоди. Нам нужно поговорить.
— О чем же?
— Ты знаешь. О нас с тобой. О том, что произошло. Так больше продолжаться не может.
— Значит, не стоит и продолжать, — отрезала она.
Хэкет нахмурился, озадаченный категоричностью ее ответа.
— Ты хочешь сказать, что нам надо разойтись?
Она пожала плечами.
— Не знаю, я еще об этом не думала. У меня сейчас другие заботы.
— Сью, выслушай меня. — Он пытался говорить как можно убедительнее. — Мы женаты почти семь лет. Я люблю тебя. И не хочу тебя терять. Я хочу тебя вернуть, Сью.
— А я хочу вернуть Лизу. Однако мое желание едва ли исполнится, — со злостью проговорила она.
— Лиза умерла, — сказал он, стиснув зубы. И продолжал, повысив голос: — О Господи, Сью, ты думаешь, тебе одной больно! Ты что же, обладаешь монополией на горе? Я мучаюсь так же, как и ты. Она ведь и моя дочь, если ты это позабыла. — Он с трудом перевел дыхание.
Она взглянула на него, но взгляд ее ничего не выражал.
— Мы должны заново построить нашу жизнь, — продолжал он, постепенно успокаиваясь. — Я не говорю о том, что надо забыть Лизу. Мы никогда ее не забудем. — Он вздохнул. — Я знаю, ты сердишься на меня из-за Никки. Но с этим покончено, Сью. Я уже говорил тебе, что раскаиваюсь, и повторю это столько раз, сколько потребуется... Сколько потребуется для того, чтобы наши отношения нормализовались.
— Наши отношения никогда не нормализуются, — сказала она как о чем-то само собой разумеющемся. — И речь не о твоей измене. Речь о смерти нашей дочери, которая погибла из-за твоей измены. — Она смерила его уничтожающим взглядом.
— Но ты хоть понимаешь, что я чувствую? Каково мне — и денно и нощно нести в себе эту вину?
— Меня это не волнует, Джон. Я знаю только одно: мою дочь убили. А ты — ты разрушил нашу семью. И не говори мне больше о любви, ты не понимаешь значения этого слова.
— Но все-таки — что ты надумала? Развод? Так будет лучше? Но таким образом Лизу не вернуть, сама знаешь. И если я выражаюсь несколько прямолинейно, так это потому, что мне больно... Так больно, ты даже не представляешь...
Сью молчала, словно обдумывая его слова. Наконец заговорила:
— Полагаю, мне лучше сейчас уехать на некоторое время. Съезжу к Джули, в Хинкстон. Мы не так уж часто видимся. И мне нужно отдохнуть.
— А как же твой отец? Кто будет его навещать?
— Буду приезжать из Хинкстона. Оттуда всего час езды.
— И на сколько ты собираешься уехать?
— Как получится. — Поднявшись с кресла, с туфлями в руке, она направилась к двери.
Он еще долго сидел, глядя на экран. Потом вдруг резко поднялся, словно вспомнил о чем-то важном, и, выключив телевизор, прошел в холл и снял телефонную трубку.
— Я бы хотел поговорить с инспектором Мэдденом, если возможно, — сказал Хэкет, когда на другом конце провода наконец-то сняли трубку.
Мэддена на месте не оказалось.
— А можно сержанта Спенсера?
Мужской голос попросил подождать. Несколько минут спустя все тот же мужской голос сообщил, что сержант на месте, после чего осведомился, по какому делу звонит Хэкет.
— Не имеет значения, — отрезал учитель. — Я хочу говорить со Спенсером. Передайте ему, что звонит Джон Хэкет.
Возникла короткая пауза, затем трубка зашипела, и голос сообщил, что соединяет сержанта Спенсера с мистером Хэкетом. В трубке что-то загудело, защелкало, и наконец послышался голос сержанта:
— Мистер Хэкет? Чем могу быть полезен?
— Вы узнали что-нибудь об убийцах моей дочери?
— Мистер Хэкет, прорабатывается несколько версий. Сейчас еще трудно сказать...
— Кто-нибудь арестован? — бесцеремонно оборвал его Хэкет.
Спенсер явно смутился.
— Видите ли, разрабатывается, как я уже сказал, несколько версий, но аресты еще не производились. Как только появится какая-нибудь информация, мы тотчас же вам сообщим.
Хэкет сухо попрощался и повесил трубку. С минуту он стоял, уставившись на телефонный аппарат. Потом со вздохом повернулся и побрел в гостиную.
Он сжал кулаки, ногти впились в ладони.
Никто еще не арестован...
И даже если арестуют — что потом?
Хэкет полез в карман за сигаретами. Прикурив, жадно затянулся.
Да, что потом?
Вначале мимолетная, мысль эта все глубже внедрялась в его мозг, укореняясь, разрастаясь, точно злокачественная опухоль. Эта мысль завладела им, стала навязчивой идеей.
7 мая 1941 года
Схватки продолжались уже больше часа.
Маргарет Лоуренсон неуклюже поднялась со стула. Несколько минут она ходила по комнате, пытаясь хоть немного унять жуткие боли. Схватки становились все продолжительнее, все мучительнее. И самое страшное — она была одна.
За доктором Маргарет не посылала. Это исключалось с самого начала. Ведь муж утверждал, что роды будут легкими, а она поверила ему.
Мысль о Джордже заставила ее забыть даже о боли.
Почти девять месяцев прошло со дня убийства ее мужа (она не сомневалась, что его убили, — несмотря на то, что следствие якобы обнаружило какие-то неполадки в топливной системе); все это время она жила одна в огромном доме на окраине Хинкстона. Она стала затворницей и выбиралась в город только в случае крайней необходимости. Друзей у Маргарет не было, в ее доме никогда не появлялись гости. Сама решившая свою судьбу, она осталась хранительницей бумаг мужа, его записей по проекту «Генезис».
Она направилась в лабораторию — шла, с трудом превозмогая боль. И вдруг, почувствовав, что идти больше не может, тяжело опустилась на пол. Маргарет застонала, попыталась подняться, но ужасная тяжесть — ее раздувшийся живот — казалось, пригвоздил ее к полу. Тогда она поползла в сторону лаборатории — поползла, судорожно захватывая ртом воздух.
Ей бы только добраться, ведь в лаборатории — болеутоляющие. Нечеловеческая боль пронзила ее. Скорчившись, она истошно завопила.
Болеутоляющее...
Она почувствовала, как из нее что-то полилось. Что-то теплое... Взглянула — кровь...
До двери оставалось несколько футов — несколько футов, превратившихся в мили.
Внезапно Маргарет почувствовала, что и ползти уже не может. Умопомрачительная боль...
Она судорожно вцепилась в ковер, пытаясь дышать так, как учил ее муж, пыталась представить, что он сейчас здесь, рядом с ней. И старалась отвлечься, старалась думать о чем угодно, только не об этой боли, которая убьет ее...
