– Ты будто страшные сказки рассказываешь, - сказал я. - Да, страшные сказки нового времени. Вроде тех фильмов ужасов что-то, которые мы с тобой смотрели.
– Сказки или нет, - проговорила Ирка, - а вот убийц Надьки Волжановой так и не нашли. Помнишь Надьку Волжанову?
– Разумеется, - сказал я.
Надька Волжанова была броской такой хохотушкой, училась классом старше.
– Когда она к полуночи не вернулась домой, ее родители заволновались. Ну... и нашли ее. Неподалеку от дома. Она была вся изрезана. Что ее в карты проиграли, факт, все признаки убийства на проигрыш в карты. И говорят... Ирка опять поежилась. - Говорят, впечатление было такое, будто ее пытались растерзать на куски. Будто те, кто на нее напал, в ярость вошли и уже себя не помнили. Я потом на похоронах была, - помолчав, сообщила она. - Мы все ходили. Гроб не открывали. А день был такой ясный, весенний, березы только-только зазеленели, и все солнцем пронизано.
– И никаких намеков, никаких догадок, кто бы это мог сделать? - спросил я.
– Никаких. Может, кто и знает, догадывается... но молчит, боясь, что дружки арестованных с ним потом счеты сведут, если он милиции на убийц укажет.
Она примолкла и глубоко задумалась. Похоже, Ирка обо всем забыла, даже о том, что я рядом. Я сидел и ждал. Потом сорвал длинную тонкую травинку, кончиком травинки пощекотал Иркину шею. Она подскочила, как ошпаренная, - и опрокинула свою кружку с земляникой.
– Ой, извини!.. - растерялся я.
– Это ты извини, - сказала она. - Не надо было... обо всем этом, в такой хороший день. Но теперь-то ты понимаешь? Я жду не дождусь, когда вырвусь отсюда. Хоть в Москву, хоть в Германию, лишь бы вырваться.
– Да, понимаю, - сказал я, помогая ей собирать рассыпавшуюся землянику.
– Вот и хорошо, - она тряхнула волосами. - И не будем больше об этом. Хотя...
– Да? - Я насторожился.
– Я никому не рассказывала. И тебе сначала рассказывать не хотела. Но, думаю, тебе нужно знать.
И опять наступила долгая пауза. Я боялся шелохнуться, потому что видел, как Ирка напряжена и взволнована. Мне казалось, что от любого слишком резкого моего движения она опять шарахнется прочь.
Наконец, она снова заговорила:
– Понимаешь... Понимаешь, мы с Надькой вместе должны были в тот день пойти в гости, к нашей подруге, и возвращаться из гостей. Но я отказалась, не пошла, осталась дома. И теперь я чувствую себя... ну, как будто виноватой в чем-то.
– А что ты могла сделать-то? - возразил я. А под сердцем у меня словно ледяная корочка образовалась, так холодом всю грудь обожгло от ужаса, едва я представил, чем для Ирки мог кончиться тот день. - Ты погибла бы вместе с ней, вот и все.
– И все равно, - она покачивала головой. - Остается это ощущение... трусости или предательства, чего-то подобного. Мне надо было предупредить ее, но... Но я не хотела, чтобы надо мной смеялись, потому что все это выглядело так глупо, и мой страх выглядел таким глупым. Да, я струсила в том, что не захотела быть осмеянной, а ведь могла бы ее убедить... Уберечь, понимаешь?
– О чем ты? - мне почему-то сделалось страшно того, что я сейчас мог услышать.
– Я о твоем шаре говорю, о твоем подарке. Я сидела, разглядывая его, и вдруг... То ли лучик солнца так на него упал, то ли еще что, но я увидела, как в нем заиграл красный свет, сгущаясь в расплывчатое пятно, и это пятно было в моем животе... Будто я кровью истекала, получив удар ножом. Я сразу припомнила страшные рассказы о всех этих картежниках, и... И я позвонила Надьке, сказала, что мне не здоровится, что я не пойду на этот день рождения, пусть идет одна. Но у меня язык не повернулся сказать ей правду. Понимаешь? - в который раз повторила она. - Твой шар меня предупредил! И я должна была донести это предупреждение до подруги! Но я предпочла спрятать голову в песок. Я и в Москву ехала, думая сразу рассказать тебе об этом. Но даже тебе рассказать не смогла. Хотя уж ты бы конечно мне поверил и не стал бы меня высмеивать. Но не получалось у меня заговорить вслух о моем позоре, о том, что я...
Она заплакала.
– Глупости, - сказал я. - Повторяю, ты ничего не могла сделать. Хорошо уже то, что мой шар тебя спас. Вот это самое главное.
Я протянул руку и осторожно, робко и неуклюже, погладил Ирку по спине.
– Прости... - она всхлипнула в последний раз, заставляя себя собраться. - Действительно, не стоило в такой день, не стоило отравлять его тебе моими рассказами, но мне теперь стало намного легче.
– Ничего ты не отравила, - сказал я. - И выговориться тебе очень даже стоило, чтобы камень с души упал. И я рад, нет, я просто счастлив, что ты выговорилась не кому-нибудь, а мне.
Ирка постаралась улыбнуться, потом поглядела на солнце, за время нашего разговора прошедшее по небу порядочный путь.
– Времени, наверно, уже много. Как бы родители не начали волноваться. Пошли.
И мы пошли через лесок назад. За то время, пока мы брели по зеленым полянам, по усыпанной длинными сухими иголками сосен, по золотой как будто, земле, Ирка вполне пришла в себя.
Мы отсутствовали часа два с половиной, обычное время для прогулки по лесу и сбора земляники (мы все-таки собрали довольно прилично, литр на двоих), и, естественно, Иркины родители не подумали волноваться. Они были заняты с рыбой, и к нашему возвращению слегка дымился отставленный на горячие камни возле костра котелок с водой, который ждал только, когда в него отправятся раки. В другом котелке побулькивала уха, и, чуть в стороне, над импровизированной коптильней на ольховых листьях, коптились угри.
Какое чудо, вот так сидеть над озером, и есть попахивающую дымком уху, и потом разбираться со свежесваренными, красными раками (эти раки потом появились в одной из моих работ, и угри тоже, их обтекаемые формы удивительно удачно перевелись в цветное стекло, когда я делал набор для рыбных блюд. К тому же мне удалось добиться естественной окраски; три рака держали чашу огнеупорного стекла, они были полупрозрачными и свет терялся где-то в их глубине, а угорь обвивал по краю выпуклую крышку чаши, потом изгибался и голова его оказывалась в самом центре крышки, становясь очень удобной ручкой), уплетать свежих-свежих, горячих еще угрей на белом пышном хлебе, а потом, после короткого отдыха и купания, пить чай с собранной нами земляникой. День казался бесконечным, а пролетел незаметно, и мы стали собираться домой.
Помыв в реке всю посуду и аккуратно ее сложив, мы погрузились в лодку.
Мы были на середине озера, когда небо внезапно потемнело, облака, свинцовые, серые и почти черные, с фиолетовым отливом, стали громоздиться друг на друга и опускаться все ниже к земле. Подул ветер, крепчавший с каждой секундой, и громыхнуло где-то вдали, в той стороне, откуда мы плыли, упали первые крупные капли дождя.
