Бренна Йованофф - Подмена

Эмма прошла через комнату к моему столу.

— Спасибо, — пробормотал я, глядя, как она кладет пакет на стол и пятится назад. — Эмма…

Но она уже повернулась и вышла из моей комнаты.

Я взял пакет, открыл. Внутри лежал крохотный пузырек из коричневого стекла. На бумажной этикетке была надпись, сделанная незнакомым почерком: «Наицелебнейший боярышник. Принимать внутрь».

Вместо крышечки или пробки бутылочка была запечатана воском. Когда я сковырнул печать ногтем большого пальца, запах листьев показался мне резковатым, но при этом не ядовитым и не опасным.

Я доверял Эмме. Всю мою жизнь она заботилась обо мне, делала все ради меня. Однако пить неизвестно что было делом довольно опасным, ведь насчет Джанис у меня такой уверенности не было.

Однако больше меня тревожило ощущение, что если ничего не изменится, если все будет идти, как идет, в один прекрасный день я проснусь и не смогу встать с постели. Или, что вероятнее, усну и не проснусь вовсе.

Я потрогал горлышко пузырька, облизал палец и стал ждать.

Несколько минут спустя, перебирая домашнюю одежду и прочие выстиранные вещи и удостоверившись, что хиппанское шаманство Джанис не прикончило меня на месте, я сделал из пузырька хороший глоток, затем еще один.

Было совсем неплохо. То есть, ничего особенного. На вкус нечто среднее между «Эверклиром»[8] и землей.

Я бросил пустую бутылочку в пакет и нашел рубашку с не слишком мятым воротником. Я как раз надевал ее через голову, когда вдруг понял, что мне стало лучше — гораздо лучше. Я так давно чувствовал абсолютный упадок сил и настолько свыкся с этим состоянием, что понял это, только когда все прошло. Я потянулся — мышцы предплечий с удовольствием пришли в действие.

В ванной я долго стоял перед зеркалом. Мои глаза по-прежнему были темными, но не столь пугающими. Глаза, как глаза — черные зрачки и сочная, густо-коричневая радужка. Кожа тоже осталась бледной, но теперь ее можно было бы назвать «побелевшей», а не «мертвенной».

Я выглядел как самый обычный человек, собирающийся на субботнюю вечеринку. То есть почти нормальным.

Я вернулся в комнату и внимательно рассмотрел бутылочку. Этикетка представляла собой квадратик светлой плотной бумаги, на ней не было ничего, кроме загадочного названия «Наицелебнейший боярышник» и указания выпить. Насколько я знал, боярышник — это какое-то низкорослое колючее деревце, растущее вдоль дорог. Никаких пояснений, что именно это за лекарство на этикетке не было.

В моей голове крутились сотни вопросов. Что это и как оно действует? Если я чувствую себя лучше, значит, я исцелился? Неужели Эмма меня спасла? Несмотря на никуда не девшиеся сомнения, я почувствовал, как мои губы расползаются в улыбке. В широченной, счастливой улыбке. Так я не чувствовал себя много недель. А, может, даже месяцев.

Внезапно меня охватило неукротимое желание сделать нечто, требующее большой затраты энергии. Например, проскакать на одной ножке по комнате или засмеяться в голос, а еще лучше побежать к Эмме и крепко-крепко обнять ее, чтобы она тоже рассмеялась, а потом хохотать с ней вдвоем до полного изнеможения, пока ноги не подкосятся. Может, сделать стойку на руках или сальто назад, только комната для этого была тесновата. Хотелось бежать и бежать…

Я выключил свет и вышел в коридор.

— Эмма! — Я прижался лбом к двери в ее комнату, подождал, а когда никто не ответил, распахнул дверь. — Эмма, а что это за штука? Просто чудо какое-то!

Но Эммы нигде не было, и я напрасно обегал весь дом, разыскивая ее.

Впервые после вчерашней встречи с гитаристом, его голос перестал звучать в моей голове. Возможно, умирание — это еще не окончательный приговор. Может, у меня еще есть возможность прожить настоящую, обычную, нормальную жизнь. Хотя какая-то часть меня ни капли в это не верила. Та самая крохотная часть, которая, стоя в сторонке, с глубочайшим недоверием наблюдала, как я разглядываю пузырек, содержимое которого оказалось слишком замечательным, чтобы не обернуться бедой. Но остальным частям меня было на это наплевать. Слишком уж здорово было чувствовать себя в порядке.

Услышав звук подъехавшей машины Росуэлла, я кубарем скатился по лестнице. На крыльце меня оглушил шквал запахов: овощная сырость хэллоуиновских тыкв, гарь сожженных листьев и слабый, но все равно присутствующий илистый запах высохшего озера возле Двенадцатой проселочной дороги. Ночь была темной, чувственной и пугающе живой.

Я слышал, как за три квартала от нашего дома миссис Карсон-Скотт зовет домой свою кошку, и это было нормально. Вскоре до меня донеслось тихое позвякивание бубенчиков на кошкином ошейнике и шорох кустов, через которые она пробиралась. Даже шум машин на Бентхейвен-стрит звучал так отчетливо, словно улица проходила перед нашим домом.

Забыть Тэйт. Забыть умерших детей, заляпанный кровью школьный шкафчик и тупую пульсирующую боль, вцеплявшуюся в меня всякий раз при мысли о семье, своей жизни и будущем. Вот она, моя жизнь — здесь и сейчас.

Да, я этого хотел.

На улице перед домом Стефани Бичем хлопали двери автомобилей. Звуки голосов сливались в ровный шум, по мере того, как все больше приглашенных заходило внутрь. В основном, все были в костюмах, хотя Хэллоуин ожидался только во вторник.

Улицу уже украсили к празднику. В окнах висели бумажные скелеты, на крылечках сияли тыквенные фонарики. Дождь утих, сменившись унылой холодной капелью. В палисаднике перед домом Стефани кто-то воткнул в землю джутовое пугало нашего монстра из Джентри — легендарной Грязной Ведьмы. Волосы ей сделали из проволоки и шпагата, маркером нарисовали широкий оскал на грубом джутовом лице. Пугало стояло сбоку от крыльца и выглядело огромным и зловещим.

Мы с Росуэллом молча прошли по дорожке к воротам. Он не стал заморачиваться с костюмом, просто нацепил поверх своих зубов острые пластмассовые клыки. Всю дорогу Росуэлл как-то странно на меня косился.

— Что? — не выдержал я. — Что ты на меня так смотришь?

— Ты не… ой! — Он дотронулся пальцем до губы, то есть до пластикового клыка. — Ты не открывал окно. Ты хоть знаешь, как давно ты не открывал окно в моей машине?

Тут и до меня дошло. Я отлично себя чувствовал — и это после пятнадцатиминутной поездки в машине!

— И что из этого?

— Ничего. Просто странно.

Я кивнул, и мы немного постояли перед воротами, глядя друг на друга. За нашими спинами кто-то орал гимн школьной команды, очень громко, но очень фальшиво.