Джерри вспомнил о слабеющем, бессловесном мальчике на больничной койке и прибавил газу.
Припарковался возле маяка, завернул револьвер в коричневый бумажный пакет и запер автомобиль. Горячий песок набился в сандалии и обжег ноги. Пляж был почти пуст. Бремен уселся в прозрачной тени дюны, посмотрел на море и зажмурился от яркого утреннего света.
Он снял рубашку, аккуратно положил ее на песок и развернул пакет. Металл холодил руку. В его воспоминаниях револьвер был гораздо тяжелее. От оружия пахло смазкой.
«Мне нужна помощь. Если есть какой-то другой способ, помоги мне его найти».
Бремен убрал ментальный щит. В разум вонзились миллионы чужих бесцельных мыслей, острые и болезненные, как уколы. Непроизвольно он чуть не загородился снова, но сдержался. Впервые в жизни Джерри полностью открылся, открылся перед болью, перед миром, перед миллионом голосов, взывавших из своего одиночества. Принял их. По доброй воле. Неумолчный хор ударил по нему, словно гигантский волшебный посох. Бремен искал один-единственный голос.
Слух померк и обратился в ничто. Бремен больше не чувствовал на коже горячий песок, почти не ощущал солнечный свет. Он сконцентрировался настолько, что в эту минуту мог бы двигать силой мысли предметы, крошить кирпичи, останавливать птиц в полете. Забытый револьвер упал на землю.
К воде подбежала девочка в темном купальнике, который был ей слишком мал. Она смотрела только на море, а море дразнило, выбрасывало гладкие волны на берег и снова ускользало. Девочка исполняла беззвучный танец на мокром песке, мелькали обгоревшие ноги, то приближаясь к кромке Мирового океана, то вновь удаляясь. Неожиданно в вышине закричали чайки. Малышка отвлеклась, остановилась на мгновение, и волны с торжествующим шипением захлестнули ее лодыжки.
Чайки нырнули вниз, опять поднялись в вышину и заскользили куда-то на север. Бремен забрался на дюну. Ветер приносил с океана соленые брызги. На волнах отражался солнечный свет.
Девочка снова танцевала вальс вместе с морем. А с вершины дюны, щурясь от ясного, прозрачного утреннего света, за ней глазами Бремена наблюдали трое.
Ванни Фуччи жив-здоров и передает привет из ада
В Америке конца двадцатого века, где полным ходом идет «десятилетие скидок» (купите то-то и то-то всего за какие-нибудь 19,95 доллара), «прогресс» и «благо» фактически воспринимаются как равнозначные понятия, и усомниться в таком превосходном тождестве — почти богохульство.
Но возьмем, к примеру, современную теологию. Да, вот именно.
Что есть «Ад» Данте Алигьери? Допустим, это концентрат авторской злобы, сдобренный щедрой порцией садомазохизма. Но рассматривать «Божественную комедию» лишь с такой точки зрения — значит ограничить себя рамками современного зацикленного сознания. Не стоит забывать, сам Данте тоже был зациклен на призраке прекрасной Беатриче и в еще большей степени — на «Энеиде» Вергилия и «Сумме теологии» Фомы Аквинского. И тогда становится вполне очевидно: «Ад» представляет собой невероятно сложную теологию, которая одновременно охватывает и вопросы вселенского устройства, и сугубо личный, авторский страх смерти, «столь горький, что смерть едва ль не слаще»[26] («Ад», песнь первая, стих седьмой).
Для Данте этот страх служил превосходным источником поэтического вдохновения, и, пожалуй, с четырнадцатого века тут мало что изменилось.
А теперь давайте включим телевизор. Во что превратилась теология спустя шесть с половиной веков? Вместо поэтического слога «Энеиды» — завывания взмокшего телепроповедника-южанина. Вместо совершенных умозрительных построений «Суммы теологии» — прилизанные, напомаженные и зашпаклеванные румянами кривляки вбивают в головы зрителей посредством электродов, частот и спутников одну-единственную мысль: «Пришлите нам ваши денежки».
Согласитесь: язык не поворачивается назвать телепроповедников представителями современной теологии. К тому же эти господа стали чрезвычайно легкой мишенью после серии недавних разоблачений — достаточно вспомнить непристойности, приписываемые Джимми Своггарту, чушь, которую нес Рекс Гумбарт, интрижки Джимми Бэккера.[27] Пусть мне послужит хоть каким-то оправданием то, что я написал своего «Ванни Фуччи» еще до вышеупомянутых событий.
Но подобные разоблачения необходимо продолжать, покуда мы живем в мире, где теология — это помесь Ф. Т. Барнума[28] и Джонни Карсона,[29] где эти паразиты проникают в наши дома через кабельное телевидение, радио и спутниковую связь… В общем, как говорила малышка с одной классической карикатуры журнала «Ньюйоркер»: «Это никакая не брокколи, а самый настоящий шпинат. И к черту его!»
В последний день своей земной жизни брат Фредди поднялся спозаранку. Принял душ, выбрил многочисленные подбородки, уложил волосы, загримировался, облачился в фирменный костюм-тройку, белые ботинки, розовую рубашку и черный галстук-бабочку и спустился в офис «Утреннего клуба „Аллилуйя“». Там его уже ожидали к завтраку.
Джордж, брат Билли Боб, сестры Донна Лу и Бетти Джо жевали сладкие булочки и потягивали кофе. За десятиметровой стеклянной стеной (пуленепробиваемой и тонированной) на светло-сером алабамском небе занимался рассвет. На фоне предутреннего сумрака постепенно проступали очертания многоэтажных кирпичных зданий Библейского колледжа «Аллилуйя» имени брата Фредди и Высшей христианской школы экономики имени брата Фредди. На востоке за ореховой рощей виднелись Христианский конференц-центр и верхушка аттракциона «Синайские американские горки», который был изюминкой Библияленда — семейного парка развлечений для новообращенных имени брата Фредди. Неподалеку изогнутым полукружием темнел краешек Божественной антенны — таких громадных спутниковых тарелок в Библейском центре теле- и радиовещания имени брата Фредди было шесть. Фредди с улыбкой смотрел на свинцовые облака. Неважно, какая погода там, в реальном мире. В уютной студии «Утреннего клуба „Аллилуйя“» всегда радовало глаз «окно с видом на залив» — огромный экран стоимостью 38 тысяч долларов. Каждое утро на нем прокручивалась одна и та же пятидесятиминутная запись чудесного майского восхода. Вечная весна.
— Что у нас на сегодня? — Манерно оттопырив мизинец, Фредди поднес к губам кофейную чашку; в свете прожектора блеснуло украшенное розовым камнем кольцо.
