Сергей! Нет прекрасней имени для мужчины! Сержик! Серёженька! Серёжа... Первые складные строчки – стихи – ему: ах, не могу вспомнить, какие же. Он на меня внимания не обращает, но провожать пошёл. Да не меня, а всю нашу компанию. Мы же гурьбой пришли в кино, гурьбой и уходим...
Домой возвращались, когда ни зги не видно, а идти мимо кладбища... Но странное дело, никто кладбища не боялся, и никто этим кладбищем никого не пугал. Это место было как задний двор – этакий потаённый угол, куда до поры до времени хозяин не наведывается, потому что нет ему в том надобности. Но между тем своя жизнь там идёт: чирикают воробьи, осыпаются листья с клёна и растущего за соседским плетнём карагача, пауки ткут свои тенёта, стараясь поймать в них какую-нибудь зазевавшуюся осу. Такое степенное понимание неизбежности окончания жизненных всех дорог заслуживает особого уважения. Я, сколько помню, приезжая погостить в Ильинку к дедушке Ване и бабушке Тане, имела место для ночёвки в самой маленькой комнатке, называемой кимнатой. Это было крайнее к улице окошко, а улица была и не улицей вовсе, а границей между хатами и кладбищем. Но ни разу не то, чтобы страх какой появился, а и мысли не обозначилось даже в голове, что за домом лежат мертвецы. О них так никто и думать не мог. Это были свои родные люди, которые больше не живут с нами, а лежат себе под горой и отдыхают от трудов праведных. И никаких «чудес» там не происходило, и филин не кричал, и оборотень не появлялся, и ведьмы не колдовали. Да и некому было это выдумывать. Ничего ильинцы о потустороннем мире не знали: книг читали мало, да и то все правильные, и газеты выписывали только районную и «Сельскую жизнь», а в них о «мертвяках» ничего не писали. Да и радио провели поздно, электричества тоже долго не было, а о телевизорах в шестидесятые годы прошлого века в Ильинке никто и не помышлял.
Так на кладбище, – то ли оттого, что редко кого «ховали», то ли оттого, что все были родня друг другу, – образовался этот большой общий «двор» вечного покоя. И, наверное, благодаря этому простому тихому сельскому погосту, в Ильинке имелось то главное равновесие между жизнью и смертью: и жизнью дорожили, и умирать не боялись; и на белом свете старались, торопились переделать всю отмерянную каждому часть работы, и на тот свет не сильно спешили.
Стояло лето в самом зените. Буйствовал травяной цвет на всей земле, а здесь, на сельском кладбище, где редко ступает нога человека, разнотравье особенно поражает. Барвинок фиолетовыми звёздочками прячется где-то в глубинах зелёного прибоя, янтарные гроздья чины, лугового горошка, словно песком покрывают все могильные холмики, повсюду высятся красно-жёлтые свечи коровяка, вспархивают на ветерке синие бабки – особый вид шалфея, и во всю эту красоту вплетены нежно-розовые отборные жемчужины вязеля. Кажется, сама природа позаботилась об изысканных украшениях этого приюта всех человеческих родословий...
И когда прошла, кажется, целая вечность, мне тридцать лет. Мы с мужем в декабре разошлись. А летом я приехала в Ильинку со своими маленькими детьми. Алисе пять, Лёше шесть. На кладбище повела нас тётка Антонина к могилкам бабушки и деда. И там же убирала могилку отца мама Сергея. Она приехала из Подмосковья, где они жили. И Галина Фёдоровна спросила:
- Катя, ну зачем ты за чужого замуж пошла? У нас свои кавалеры были для тебя.
Ах! Если бы я знала, что Сергей мог быть мне кавалером!.. Мужем. Я только мечтала о нём и любила его безответной, и оттого самой настоящей и счастливой любовью...
Их было два брата: Женька и Сергей. В Женьку я была влюблена в пятом классе. Он мне ровесник. Приезжали они в Ильинку на лето, тоже в гости – к деду своему Фёдору. И тётке, которую почему-то прозывали Кенихой. Приезжали из жаркого песочного Ашхабада. Будто из самого центра Каракумов, Кызылкумов или даже Сахары. И для меня это был лучший город земли. Я была мала и глупа, но влюбляться уже умела.
Сначала это был Вовка Лиманский из пятого класса «В». Нет, нет, не так!
Во втором классе мы с Верой Сербиной делили Витьку Лисицкого. И когда Вера посвятила меня в свои сокровенные планы, я уступила ей его. Ну, как же я могла у подруги уводить её любимого, когда она мне открылась?!
- Когда мы вырастем, я буду женой Лисицкого. Представляешь, у меня будет фамилия Лисицкая?..
Мне хотелось плакать. Ведь о Лисицком мечтала я ещё с первого класса. Он был мужественным, как мне казалось. Капитаном. Спортивным очень и красавцем. Все девчонки за ним бегали... Но Вера мне открылась. Как же я могу ей теперь мешать? Приходилось искать новый объект для любви.
Может, его двоюродный брат? Тоже Лисицкий, но только Саша, и не из нашего класса...
Но в третьем классе пришла новенькая. Таня Лучшая. Она разбила нашу дружбу с Верой Сербиной. Стала третьей. А третий – лишний. Но всё чаще лишней оказывалась я. Я обижалась... Плакала... А потом и Танька увела любимого. Тоже разоткровенничалась и сказала, что она будет любить Сашку Лисицкого. Ах! Знали бы пацаны, кто их любит и делит! Но пацанам было абсолютно всё равно. И опять я уступила. Ради дружбы чего не сделаешь!
На самом деле не пришло время. Я устала быть третьей лишней и задружила с другой Верой – Мирошниченко. С ней мы вместе сидели на Камчатке, на последней парте. С ней соревновались в учёбе и обе были отличницами. Дружили, дружили... А уже в десятом классе она мне высокомерно заявила, что я ей и в подмётки не гожусь. Что я не поступлю в вуз, а она поступит...
Впрочем, так и случилось. После десятого она поступила в Воронежский политехнический институт. А я не поступила... В Московский государственный университет... Сразу после школы не получилось. А только через два года я стала студенткой журфака МГУ. А в политех я даже и не пробовала поступать. Это не моё. Верино. Она там училась, но мы уже не общались. Дружба была не вечной... И с этой Верой мы кавалеров не делили. Мы были разными: она высокая, худая, неправдоподобно красивая. Таня Лучшая говорила, что у Веры классическая, но не живая красота. Она была всегда настолько белолица, что не было понятно: болезнь ли это или просто кожа такая. Умерла Вера, кажется, в сорок пять лет, от рака. Это рано. Может, у неё и была болезнь ещё с детства... У неё день рождения был первого сентября. В этот день я ставлю свечечку за упокой души моей школьной подружки...
...В четвёртом классе мне очень понравился Вовка Лиманский. Он пел как Робертино Лоретти! Но песенки у него были только две, кажется, только для него и написанные кем-то. Я ведь никогда и нигде их больше не слышала. Но этого не может быть! Просто я была тормозом, эстрада меня не интересовала.
