Бром – как и при каждой трапезе – нагрузил свою тарелку так, словно не ел целый год. А у меня во рту и впрямь не было ни крошки после хлеба с маслом в домишке Шулера де Яагера – ну и ужас! – так что я взяла к картошке побольше ветчины и яблочного соуса.
– Обязательно надо есть как дикий боров? – фыркнула Катрина.
– Я голодная. – И я побыстрее, пока не ляпнула лишнего, набила рот картошкой.
– Оставь ее, любовь моя, – сказал Бром. – Бен целый день играла на свежем воздухе. Набегавшиеся дети всегда голодны, а еды у нас, слава богу, вдоволь.
– Не потакай ей. Ей четырнадцать, она уже не ребенок. – Ну вот, Катрина обратила свой гнев на Брома. – Это из-за тебя она носится целыми днями, как дикий зверь. Ты знаешь, что твоя внучка устроила сегодня драку посреди деревни, как простой мальчишка?
Ага, вот в чем дело. Сара ван дер Бейл наябедничала, и Катрина лишь выжидала подходящий момент, чтобы отругать меня еще и за драку.
Я даже удивилась мелочности Сары ван дер Бейл – она нашла время заглянуть на нашу ферму только ради доноса.
Бром приподнял брови.
– Юстус Смит и два его приятеля подстерегли меня, устроили мне засаду, – сказала я, даже не глядя на Катрину.
Информация предназначалась исключительно Брому.
В глазах опы заклубились грозовые тучи.
– Мальчишка Дидерика Смита? И что ты с ним сделала, Бен?
– Он набросился на меня, попытался сбить меня с ног, но я сама поставила ему подножку, так что он упал на дорогу, а потом прыгнула ему на спину. Я сказала ему: он должен извиниться за то, что пытался напасть на меня, но он не извинился, поэтому я ткнула его физиономией в конское… эмм, в конское яблоко.
(А потом он умер та тварь та тварь в лесу убила его убила и съела съела целиком и я не знаю что делать как об этом сказать ведь никто не поверит.)
Бром запрокинул голову и расхохотался. Смех его, казалось, наполнил всю комнату.
– Вся в меня! Боже, как же мне сегодня хотелось сделать то же самое с отцом мальчишки, с этим узколобым дураком!
Катрина хлопнула ладонью по столу:
– Об этом и речь, Бром! Неужели обязательно нужно подрывать мою репутацию при каждом удобном случае? Неудивительно, что ребенок не воспринимает ни слова из мной сказанного.
Бром тут же изобразил раскаяние:
– Но я не имел в виду…
– Неважно, что ты имел в виду, Бром. Важно то, что ты делаешь. Этой хулиганке еще выходить замуж, но никто не возьмет ее в жены, если она не научится вести себя хоть с каким-то подобием достоинства.
– Ну, до этого еще далеко.
Бром нахмурился. Мысль о моем замужестве, отметила я про себя, нравилась ему, похоже, не больше, чем мне самой.
– Ей всего четырнадцать, – продолжил дед.
– Не успеешь оглянуться, как она станет женщиной. Некоторые из знакомых мне девушек выходили замуж и в шестнадцать.
Замуж в шестнадцать. От этой мысли еда у меня во рту обрела привкус золы. Через два года? Нет. Бром никогда этого не допустит.
– Почему я вообще должна выходить замуж? – спросила я. – Некоторые вот никуда не выходят.
– Конечно, ты выйдешь замуж, – заявила Катрина. – Не говори ерунды. Но при таком раскладе тот, кто согласится жениться на тебе, согласится лишь ради твоей земли и приданого.
– Никакие охотники за приданым мою внучку не получат! – рявкнул Бром.
– И что, она останется старой девой? Просидит в этом доме одна целую вечность, рассыпаясь в прах и пыль, только потому, что не научилась шить, вести домашнее хозяйство – или хотя бы чистить ногти?
Я посмотрела на свои руки. Колючки основательно разодрали их, украсив струпьями, но ногти на сей раз были относительно чистыми. Впрочем, приписать эту заслугу себе я не могла. Это Катрина скребла их, пока я отмокала в лохани.
Бром критически оглядел собственные лапищи:
– Не могу сказать, что чистка ногтей – лучшее мое качество, но ты тем не менее вышла за меня.
– Ты мужчина, Бром! Это совсем другое. Она – девочка, а не мальчик, и тебе следует перестать относиться к ней как к мальчишке. Ты оказываешь ей скверную услугу, делая вид, что она – Бендикс.
Боль исказила лицо Брома, и я вспомнила слова Шулера: «Бром любил этого мальчишку больше всех на свете». Я больше всех на свете любила Брома, так что прекрасно понимала его.
– И что из того, если он думает, что я Бендикс? – Из-за любви к Брому возмущение все-таки вырвалось наконец на свободу. – Я не леди. Я – мальчик. Я вырасту сильной, как опа, как мой отец.
– Вот что, – потеряла терпение Катрина, – я швырну все эти твои штаны в огонь. Нужно было давно это сделать. И никакой больше беготни по лесам. Все дни ты будешь проводить здесь, в доме, учась шитью, музыке и прочим женским премудростям, которые уже должна была постигнуть к своим годам.
– Нет, – бросила я, но одного взгляда на лицо Катрины оказалось достаточно, чтобы понять: она смертельно серьезна.
Она решила, что с нее достаточно, и теперь собиралась обуздать меня – запереть дикую лошадь в слишком тесный загон. Я повернулась к Брому.
Он, кажется, даже не слышал, что сказала Катрина. Дед погрузился в какие-то воспоминания, устремив взгляд куда-то в пространство.
«Он думает о Бендиксе», – догадалась я, и, хотя сама мгновение назад заявила, мол, ничего страшного в том, что он относится ко мне как к Бендиксу, нет, я вдруг поняла: это на самом деле очень важно. Я не хотела, чтобы Бром смотрел на меня, а видел лишь тень своего мертвого сына. Я хотела, чтобы он видел меня – такой, какая я есть.
– И даже не смотри на своего деда. Он избаловал тебя, но я положу этому конец, – сообщила Катрина. – Отныне ты будешь слушаться только меня, или придется смириться с последствиями.
Все внутри меня перемешалось: любовь к Брому, потребность в том, чтобы он признал меня, страх перед тем существом, осознание увиденного в лесу, странные чувства к Всаднику, горячее желание внушить Катрине, что я мальчик, а не девочка, которую она хочет видеть. И вся эта бурлящая масса чувств выплеснулась вдруг наружу.
– Ты ведьма, – тихо и яростно сказала я Катрине. – Я тебя ненавижу. Ненавижу больше всех на свете.
Бром опешил и потрясенно уставился на меня. Глаза Катрины расширились, и в глубине их мелькнуло что-то, чего я не видела никогда прежде, – боль. Но какое мне было дело? Она причиняла мне боль каждый день, пытаясь уничтожить мою сущность. Ей-то на меня было плевать!
– Я не позволю тебе превратить меня в леди. Я отрежу себе волосы, убегу и буду жить как мальчишка, и тебе меня не остановить, и это сводит тебя с ума. У тебя не получится запретить мне поступать так, как мне нравится. Как бы ты ни следила за мной, я продолжу делать то, что хочу. Даже если ты засадишь меня в эту гостиную на шесть лет, в конце концов я все равно сделаю то, что хочу.
– И куда же ты отправишься? – гнев вытеснил из голоса Катрины боль. – Кому ты нужна? Кто тебя примет?
«Всадник», – подумала я, но вслух не произнесла. Это так и осталось в тайном уголке моего сердца.
– Зачем кому-то меня принимать? Я и сама устроюсь.
Бром, похоже, хотел вмешаться, но не знал как. Он потянулся к Катрине, но та вдруг поднялась, сверкая глазами.
– Тогда уходи. Уходи, если хочешь. Я не стану тебя останавливать.
Не стоило ей брать меня на слабо. Не родился еще такой ван Брунт, который устоял бы перед вызовом.
– Отлично, – выплюнула я. – Без проблем.
Я выскочила из-за стола, опрокинув стул. Бром окликнул меня, но я не слушала. Я ненавидела Катрину. Ненавидела ее всем своим существом. Она пыталась лепить меня по своему подобию, втиснуть в понятные ей рамки, не желая видеть меня такой, какая я есть.
Я взбежала по лестнице, срывая на ходу дурацкое платье, не заботясь о том, что слуги увидят меня в нижнем белье. Мои волосы, заплетенные в две длинные толстые косы, запутались в тряпках, и я прокляла их, прокляла идиотскую моду, повелевающую девочкам и женщинам носить волосы ниже пояса.
