– Я… видел великие вещи. Слышал великие слова… Слова судьбы…
Старейшины заулыбались и переглянулись. Питер знал, что нечто подобное они и ожидали услышать.
До самого вечера он слушал и записывал: старики выполнили данное ему обещание – инициация означала раскрытие тайн. Питер наелся преданиями культа по самые уши. Впрочем, история общины оказалась крайне скудной. От года к году жизнь в их крошечном мирке почти не менялась – да она и из века в век оставалась той же самой, не считая разве что введения рабства. Но даже оно никак не повлияло на веру, которая благополучно выжила и в рабских кварталах, пусть даже жертвоприношения временно прекратились. Время от времени, в определенные ночи, рабам удавалось улизнуть на болота. По большей части предания общины касались Древних Владык, старых богов – Питер этого и ожидал, но теперь он сидел зачарованный, охваченный каким-то болезненным трансом, а перед его внутренним взором разворачивались дряхлые сказки и причудливые теогонии, подобных которым он при всем своем богатом научном опыте до сих пор не встречал. Это была настоящая сокровищница подлинной и древней традиции – куда больше, чем он мечтал. Даже отправляясь на Гаити в надежде обнаружить какой-нибудь непочатый клад, он ничего такого не ожидал. Старейшины дали понять, что большую часть полученной информации ему разрешат поведать миру в форме ученых монографий. Да, они решили пожертвовать традиционной секретностью, но это было необходимо, дабы замостить путь Древним – дабы их прошлое могло вернуться в мир.
Люди должны знать своих Хозяев, чтобы должным образом приветствовать их, когда настанет великий день. Были и более великие тайны, к которым две полученные им степени посвящения пока не допускали, и о них он спрашивать не дерзнул – да и старейшины вряд ли разрешили бы ему вынести это знание с острова. Впрочем, Питер отнюдь не горел желанием поскорее продвинуться дальше в мистериях культа, памятуя, какое знание обрел на пике инициации злосчастный Метеллий. Последние слова, сказанные тенью в видении, никак не шли у него из головы. Друг оставил ему непростую задачу. Питер страшился выразить хоть малейшее сопротивление или сомнение в отведенной ему в этом заговоре великой роли, но и не мог себе позволить стать их сообщником, их марионеткой. Он ждал словно бы сигнала… сигнала, который не придет уже никогда – ибо обещавший его был мертв. Шли дни и недели, а наставления все продолжались. Питер и не подозревал, что где-то в мире еще существует подобное религиозное богатство. Сколь же древней должна быть мифология, чтобы стать такой сложной, такой всеохватной, такой изобилующей деталями! Выяснить точный возраст традиции не представлялось никакой возможности. Предания возводили ее происхождение, конечно, к самим Древним, и утверждали, что они явились на эту планету из каких-то совершенно иных миров. Здесь-то история и тонула в трясине мифа, чтобы никогда уже не вынырнуть на поверхность. Кажется, он снова начинал мыслить как антрополог. Сидя вечерами у костра и проглядывая свои записи, он ловил себя на том, что ищет методы и приемы, способные выстроить запутанные символы и сюжеты в некую стройную картину. Да сам Леви-Стросс[27] и тот спасовал бы перед этими прожженными мифотворцами! Ясно, по крайней мере, одно: если ему когда-нибудь удастся выбраться отсюда живым и невредимым, материалов у него хватит не на одну монографию, а на целую серию, да на такую, что по сравнению с ней знаменитый Виктор Тернер[28] с его ндембу[29] будет выглядеть как ребенок, описавший в дневничке свой день рождения!
Ох, если бы только на этом можно было закончить… но словно траурная сень висела над ним. Питер понимал, что вряд ли старейшины станут противиться его возвращению во внешний мир (который он некогда звал «реальным»… но чем теперь стала реальность?) – раз уж именно от этого и зависит успех их плана. Но сколько еще ужасов выпадет ему на долю, прежде чем они отпустят его? Там, дома, ему всегда удавалось благополучно выкинуть эту часть полевой работы антрополога из головы. Культурный релятивизм и все такое прочее: кто он, сын Запада, такой, чтобы судить древние обычаи? Как раз сегодня ночью должен был снова состояться ритуал с призыванием Древних, чтобы верующие могли хотя бы чуть-чуть причаститься экстазу прошлого, которое, благодаря их новому брату, вот-вот грозило вернуться. Питер знал, что он не сможет, просто не сможет еще раз смотреть, как несчастных жертв выбирают из толпы, чтобы они разорвали друг друга в кровавой мясорубке, предшествующей церемонии. О, да, он слишком хорошо вспомнил ту, самую первую ночь.
В кругу у него было почетное место рядом с шаманами и бокорами. Позади собралась кучка детей. Ему даже думать не хотелось о том, что они увидят сегодня… хотя они, должно быть, успели привыкнуть к подобным зрелищам. Питер стал любимцем детишек, особенно после того, как с его кожи принялась сходить краска, и с каждым днем та становилась все светлее и светлее, приблизившись уже к своему первоначальному тону. Детей это совершенно околдовало – они так и ходили за ним повсюду стайкой утят.
Но вот час пробил, и один из жрецов, как Питер и боялся, приступил к традиционным призываниям. Интересно, отметил он про себя: притворяться перед чужаками нужды больше не было, но ритуал все равно основывался на древней формуле, перечислявшей имена богов водуна, под чьими личинами выступали жуткие сущности, которым на самом деле служила община. Таково свойство традиций – они выживают, несмотря ни на что, даже когда всякое рациональное обоснование уже давно покинуло их. Легба, Огун, Эрзули… звучало в ночи. Дамбалла, Самди…
Как и в прошлый раз, энтузиазм толпы рос на глазах. Однако… что-то было не так. Что-то творилось там, за границами круга. Ропот удивления прокатился по людскому морю. Питер вытянул шею, пытаясь хоть что-то разглядеть за головами старейшин. Что бы это ни было, оно уже охватило весь внешний периметр. Питер инстинктивно обернулся к своим юным аколитам, собравшимся позади, и на самом чистом креольском приказал убираться отсюда и идти по домам, а лучше – вон из деревни, быстро!
Смятение нарастало. Слышались какие-то удары, как будто тела падали наземь или сталкивались в битве. Начался бунт? Кто-то уже впал в одержимость? Поднялся крик – и в нем были не просто страх или боль. Нет, вопли священного ужаса разорвали похожую на влажную черную вату лесную ночь. Питер уже вскочил на ноги и заметался в толпе, не понимая, что ему делать, куда бежать. Если началась война, какую сторону ему принять? Как вражеский отряд сумел подобраться к деревне незамеченным? Он уже скользил в лужах крови на утоптанной земле… а через мгновение споткнулся о первое тело. Кровавая жатва неслась над кострами. Еще мгновение, и его жизнь тоже оборвется под косой жнеца. Фонари дико раскачивались и гасли один за другим. Факелы падали… некоторыми кто-то размахивал во тьме, как оружием, но явно без особого успеха.
