— Если только он не был очень старым, — сказала Баунти.
— Вряд ли настолько! — Боб рассмеялся.
Харвест хлопнула тетрадкой:
— Я могу продолжать?
— Извини. Конечно, Харвест.
— Дальше клякса, потом: «да почиют их кости в мире». «В отличие от других птенцов, Оно радовало глаз своей красотой с самого момента рождения». «Пресмыкающиеся уже не могли насытить». «Отвращение к щенку, но это не было для него.» Необходимо, я так думаю, но что необходимо — непонятно. «Любовь, кровь, но страх, тем более паника… может вполне питаться… насекомыми или простым соседством с теплокровными.» Дальше большой кусок испорчен, потом: «Оно растет, а вместе с Ним и Его аппетиты. Крайняя степень ужаса может, кажется, вызвать интоксикацию, и я свободен, с оговорками. Отцу позволено ходить в деревню по Его ужасным делам. Когда Ему хорошо, нам — тоже, но нам отлично известно, что это будет длиться, лишь пока… подсадной баран, ведущий маленьких невинных агнцев.»
— Дальше куча плохих страниц, только отдельные читаемые слова, — продолжала Харвест. Она подняла глаза. Лицо ее было бледно. — Я прочитаю самый конец: «Отец пропитался насквозь слишком крепкими ликерами. Я могу понять его отчаяние. Слишком много людей погублено, чтобы мы могли построить нашу Великую Ловушку, и еще больше — чтобы заманить в нее. Но я не оставлю надежды. Час борьбы пробил. Отец слаб. Я все еще силен.
Узами, которыми Оно привязало нас к себе, Оно должно точно так же быть привязано к нам. Клянусь Господом, Оно не сможет устоять перед жутким лакомым кусочком, который я собираюсь Ему предложить. Отец должен.» — Харвест положила тетрадь. — Все! Я не поняла по этим обрывкам. — Она судорожно глотнула, ее передернуло. Отец подошел и обнял ее.
— Все это кошмары поврежденного разума, больше ничего, маленькая моя. Не думай об этом.
Баунти пересекла комнату, прижалась к Рону. Пальцы сцеплены. Белые костяшки.
— Куча говна! — Рон прочистил горло.
Мать на этот раз воздержалась от замечаний.
— Мы слишком долго просидели взаперти, — продолжил он. — Самый быстрый способ достать то, что нам нужно, — это пойти и достать. Чего бы нам не отправиться в город прямо с утра?
— Мне нужна кое-какая обувь и новый купальник, — сказала Харвест. — Мы пройдемся по магазинам?
Джейми улыбнулся ей.
— С твоими бедрами ты можешь покупать его в отделе для мальчиков.
Она улыбнулась в ответ на его комплимент, но улыбка сменилась выражением озадаченности:
— Но у них же только нижняя. — Харвест швырнула в парня ручкой.
— Я целиком и полностью за поездку, — сказал Боб, — при условии, что одежду для девочек будет выбирать не Джейми.
— Все поедем? — спросила Векки.
— Ну, наверное, кто-то должен остаться, чтобы присмотреть за вещами, — решил Боб.
Им всем стало не по себе от мысли, что дом останется без них. Были предложены самые разные комбинации, наконец решили, что Боб с Роном возьмут Харвест со списком покупок для Баунти. Трое едут, трое остаются — это терпимо. Никто даже не обратил внимания, что останется по половинке от каждой из новоиспеченных парочек.
После трех дней тяжелой, грязной работы решили попросить помощи у Вуди.
— Механизма? — переспросил он. — В доме? — Он глянул через плечо Боба, оттопырив нижнюю губу.
— Да, Вуди. В доме. На чердаке.
— Первый раз слышу про механизму.
— Это не беда, все элементарно. Прочистить, смазать кое-какие шестеренки там, колесики.
— Никада не был в доме.
— Никогда-никогда? — поразился Боб.
— Ни када, ни тада, ни вооще.
— Тебя же видели на крыше!
— Так лестница!
— А можно с чердака залезть.
— Ну, можно.
— Чего ж тогда по лестнице?
— Так Хозяину нравилось. Он все один любил, Хозяин-то. Затворник был, можно сказать.
— Это мы и сами знаем. Следующий раз, во всяком случае, можешь не лезть на крышу, а пройти через чердак.
— Хозяину бы не понравилось.
— Я теперь хозяин.
— А-а.
Боб подождал. Вуди глазел на небо.
— Ну? — спросил Боб.
— У?
— Поможешь? Заплачу сверхурочные.
— Не-е. Дела.
— Черт! Вот мужик, а? За пару дней трава не разрастется.
— Два дня?
— Кончим или не кончим — два дня. Тебе — двести сверху. Наличными.
«Двести долларов, наличными. Соблазнительно. В ломбарде медали есть, целая коллекция. Только что появились. Там иностранные были, барахло. А были и ничего. Продавец не дал посмотреть толком. Там, в коробке, что хочешь может быть. „Знак Почета“, например. Запросто. Как они там навалены кучей — стыд. Все поцарапались, небось. Медали надо хранить как положено. Вот как он — отцовы. Папка герой был. Настоящий герой. Шесть медалей! И это когда медаль была — медаль. В первую мировую. Великая была война. Война — чтобы всем войнам конец. А тут вдруг вторая мировая. А Вуди остался с носом, И все из-за путешествий этих. А ведь девчонка его, Эйлин, она предупреждала.
— Нашему брату, Вудро, за границей этой ловить нечего, — сказала она. — Для нашего брата лучшее дело — это сидеть и не рыпаться. Попутешествовать захотелось? А Америка? Тут есть что открыть! — Она раскраснелась. — А Ниагарский водопад?
Все-таки он уехал. Он дал слово, и она дала слово. Ему не пришлось держать слово: Эйлин нарушила свое.
Сингапур. Как тут устоять, если ты еще молод? Сингапур. Всего шесть месяцев. Его там ждет работа. Огромный сад. Ему обещали.
— Ты тот, кто мне нужен, Вуди! Настоящий американский садовник. Чтобы этот сад приобрел приличный вид. Мерзость запустения. Совсем дикий стал. Придать ему вид, а там уж пусть кули этот вид поддерживают.
Вдали от Эйлин шесть месяцев тянулись так долго! Целая жизнь. И потом, деньги. Дорога оплачена. Океанский лайнер! Ни один из знакомых не плавал на океанском лайнере, кроме, конечно, мистера Армстронга. Он — плавал. И вернулся живой и здоровый. И опять собирается. Хочет вот Вудро с собой прихватить. Шесть месяцев всего, и Вуди вернется обратно, с денежками, достаточными, чтобы завести свое гнездышко, его и Эйлин. Он будет один такой в Ридж-Ривер, кто из Штагов выезжал. Из молодых. Старики-то были на войне, взять хоть его папу. А так — ни один. Потом, уход за иностранными растениями. Богачи — любители этого дела, те, у кого сад. Это поможет им встать на ноги. Ему и Эйлин».
Искушение было слишком велико. Он отправился в Сингапур. А тут — япошки. И всю войну — в лагере, пленным был, а вот солдатом, как папа, так и не стал. Три года. Из них шесть месяцев — в ящике, где ни выпрямиться, ни протянуть ноги. Жарком маленьком ящике. Судороги были, потом прошло. Он привык к запаху, запаху собственного тела. Настолько привык, что выносить его не мог. Так и не смог привыкнуть, что зелени нет. Из ящика зелени никакой не видно было.
