Пока его не было, вернулся второй юнга. Он сообщил, что стюард был очень недоволен и спрашивал, какого дьявола посторонние болтаются у дверей его каюты.
Второй помощник почти минуту молчал, потом повернулся к нам и сказал, что мы можем отправляться к себе на нос.
Пока мы, вполголоса переговариваясь, тянулись к дверям носового кубрика, с юта по трапу скатился Тэмми. Я слышал, как он докладывает второму помощнику, что старпом спит.
— И капитан тоже, сэр, — добавил юнга.
— Мне кажется, я не приказывал тебе… — начал было второй помощник.
— Так точно, сэр, — подтвердил Тэмми. — Просто дверь его каюты была открыта.
Второй помощник повернулся и медленно побрел назад, на корму. Он что-то говорил Тэмми, но до меня донеслось всего несколько слов.
— …отвечать за весь экипаж. Я не…
Потом оба поднялись на ют, и больше я ничего не слышал.
Мои товарищи ушли вперед, и я поспешил их догнать. Когда мы были уже у самых дверей кубрика, пробили одну склянку, и мы, разбудив очередную вахту, рассказали ребятам, чем вынуждены были заниматься.
— Мне кажется, второй помощник слегка спятил, — заметил один из матросов.
— Да нет! — рассмеялся другой. — Просто он прикемарил на посту, и ему приснилось, что его приехала навестить родная теща!
Это замечание вызвало дружный смех, и я смеялся вместе со всеми, хотя у меня-то имелись весьма веские основания предполагать, что ночное происшествие не было пустяком.
— Может быть, это все-таки «заяц», — услышал я голос Куойна — матроса, который первым высказал это предположение, как только поднялась тревога. Он обращался к Стаббинсу — невысокому, мрачноватому парню, который прежде служил на военном судне.
— Черта с два, — откликнулся тот. — «Зайцы» не такие дураки.
— Ну, не знаю… — пробормотал Куойн. — Интересно, что наш второй думает по этому поводу.
— Я тоже не думаю, что это «заяц», — вмешался я. — В самом деле, какого черта «зайцу» делать на мачте, да еще ночью? Уж скорей бы он попытался пробраться в кладовку к стюарду.
— Это точно! — согласился со мной Стаббинс. Он только что раскурил трубку, и теперь задумчиво ее посасывал.
— Вот загадка так загадка! — изрек он немного погодя. — Просто ума не приложу, в чем тут дело.
— Я тоже не понимаю, — согласился я и некоторое время молчал, прислушиваясь к тому, что скажут другие. В конце концов мое внимание привлек Уильямс, который когда-то намекал насчет «теней». Сейчас он полулежал на койке и молча курил, не принимая участия в общей беседе.
— А ты что скажешь? — обратился я к нему. — Как ты думаешь, что на самом деле увидел второй помощник?
Уильямс смерил меня угрюмым, подозрительным взглядом, но ничего не ответил.
Признаться, его нежелание высказаться вызвало во мне приступ раздражения, но я постарался этого не показать. Выждав немного, я предпринял еще одну попытку втянуть его в разговор.
— Знаешь, Уильямс, кажется, теперь я начинаю понимать, что ты имел в виду, когда сказал — дескать, на этой посудине «слишком много теней».
— Вот как? — отозвался Уильямс, на мгновение вынув трубку изо рта, — похоже, мне все же удалось застать его врасплох.
— Именно так, — кивнул я. — И похоже, что на «Мортзестусе» теней действительно хватает.
Уильямс резко сел на койке и как-то весь подался вперед, протянув ко мне руку с зажатой в ней трубкой. Глаза его блестели от волнения.
— Значит, ты видел… — он заколебался, пристально глядя на меня, и я понял, что он и хочет, и боится высказать то, что было у него на душе.
— Ну же!.. — подбодрил я его. — Говори!..
Но Уильямс продолжал колебаться. Почти минуту он молчал, потом выражение его лица, в котором читались сомнение и какое-то другое, менее определенное чувство, сменилось гримасой угрюмой решимости.
— Будь я проклят, — проговорил Уильямс, — если не получу сполна все жалованье, которое мне причитается. И плевать на тени!..
Я изумленно уставился на него:
— Но какое отношение все это имеет к твоему жалованью?
Уильямс решительно кивнул головой:
— Самое прямое. Не понимаешь?
Я терпеливо ждал объяснений.
— Все ребята взяли расчет. — С этими словами он махнул рукой с зажатой в ней трубкой, показывая куда-то в сторону кормы.
— Во Фриско? — уточнил я.
— Да, — подтвердил он. — Никто из них не получил ни гроша. Из всей команды на борту я остался один…
Внезапно я понял.
— Ты думаешь, они тоже видели… — Я немного поколебался и закончил: —…видели тени?
Уильямс молча кивнул.
— И поэтому предпочли сбежать?
Он снова кивнул и принялся выколачивать трубку о край койки.
— А как же офицеры и капитан? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Они тоже, — мрачно кивнул Уильямс. — На «Мортзестусе» полностью новый экипаж. Из прежней команды не осталось никого, кроме меня.
И он тяжело поднялся — били восемь склянок, и ему пора было заступать на вахту.
Таинственного незнакомца мы ловили в ночь с четверга на пятницу. На протяжении последующих пяти дней матросы в кубрике говорили почти исключительно об этом странном происшествии, но, насколько я заметил, кроме меня, Тэмми и Уильямса, никто не отнесся к нему достаточно серьезно. Следует, впрочем, упомянуть о Куойне, который продолжал при каждом удобном случае твердить, что у нас на борту незаконный пассажир. Что касалось второго помощника, то теперь я почти не сомневался: он начал понемногу догадываться, что на борту происходит нечто весьма серьезное, что не только понять, но и представить трудно. К сожалению, ему приходилось держать свои догадки и полуоформившиеся предположения при себе, поскольку капитан и старший помощник немилосердно высмеяли его за внезапно открывшиеся способности, как они выразились, «духовидца». Об этом я узнал от Тэмми, который случайно слышал, как на следующий день во время «собачьей вахты»[74] оба грубовато посмеивались над вторым помощником. Тот же Тэмми сообщил мне еще одну вещь, из которой я понял, что наш второй помощник глубоко обеспокоен, ибо не может понять, откуда взялся и куда исчез таинственный незнакомец, которого он заметил поднимающимся на грот-мачту. Он даже заставил Тэмми во всех подробностях описать фигуру, которую мы видели у вьюшки лага. Но самым главным было то, что второй помощник не пытался отнестись к сообщенным ему сведениям как к чему-то несерьезному или достойному осмеяния; напротив, он слушал очень внимательно и задал юнге множество вопросов. Мне, во всяком случае, было очевидно, что он движется к единственному верному выводу, однако — Бог свидетель! — вывод этот показался бы любому здравомыслящему человеку невероятным и невозможным.
