Но хуже всего было то, что вожак ничегошеньки не знал об убийствах, ради которых я притащился в это жуткое место и в результате лишь разворошил осиное гнездо.
Миг прозрения миновал. На лице вожака застыло выражение глубочайшего потрясения. Всматриваясь в суть души человека, я невольно позволяю заглядывать и в свою тоже. Не знаю, что там узрел вожак; расспрашивать «туриста» о достопримечательностях чародейской души не очень хотелось.
Я оправился от неизбежного шока после прогулочки по чужому сознанию быстрее, чем непривычный к этому делу ликантроп, и возобновил судорожную возню с ключами. Наконец Небеса смилостивились надо мной — «жучок» завелся. Я поспешно вырулил со стоянки и поплюхал в центр, отчаянно виляя рулем, чтоб набрать скорость. Меня била крупная дрожь, а плечи напряглись так, что я слышал скрип собственных ключиц. В мозгу хрюкало «убьем его! убьем его!»… Брр! Похоже, эти горластые создания уже и людьми-то не были. Они выглядели как человеческие существа — ноги, руки, голова, но не более того. Скрывать не стану — полуголым тварям удалось напугать меня по-настоящему.
Я встал на перекрестке, дожидаясь зеленого, внезапно разозлился и треснул кулаком по рулю.
— Гарри, дурень безголовый! — обругал я себя. — Зачем ты вообще поперся в эту треклятую дырищу?! Жить надоело?!
Видать, рожу я скорчил нехилую. Почтенная дама стояла на тротуаре и смотрела на меня как на буйнопомешанного. Признаться, сейчас я был не так уж и далек от этого. Взгляд оторопевшей женщины слегка меня отрезвил. Я перестал свирепо на нее таращиться и занялся глубоким дыханием. Проехав пару кварталов, я вновь обрел способность связно мыслить.
Что ж, попробуем подвести итоги.
Первое. Паркер и его «волки» не имеют отношения к убийствам, что, впрочем, не делает их менее опасными. Это и есть те самые ликантропы, о которых талдычил Боб. Я на своей шкуре убедился, что бояться их можно и нужно, потому что, если люди с сознанием зверя способны приходить в такую дикую ярость, уже одно это напрочь лишает их человеческих черт, пусть даже психические изменения не затрагивают тела.
Второе. Они живут обособленным мирком, если хотите, стаей, а Паркер — их главарь, лидер, отец родной. Получается, своим неуклюжим вторжением я бросил вызов его влиянию, и вожаку по должности не положено оставлять меня в живых, иначе он сам отправится к чертям на сковородку. Вот уж поистине — теперь живи да оглядывайся. Я только-только начал расследование, еще и к убийце-то подобраться не успел, а злоключения уже вовсю сыпались.
Проклятие! А не свалить ли мне из города? Схорониться где-нибудь на время…
Я обмозговывал эту мыслишку целый квартал. Потом решительно замотал головой. Бегство ничего не даст. Я с ловкостью виртуоза нахожу неприятности на свою шею. Надо уметь загонять их туда, откуда эти тараканы повылезали. Заварил кашу, парень, будь добр, хлебай. Надо помочь Мерфи в поисках, надо избавить горожан от страшной опасности, пока не наступило следующее полнолуние. А если старичок Паркер вздумает потягаться со мной? Что ж, милости прошу к нашему шалашу. Разве можно лишить оборотня невинной радости узнать настоящего мага в полной силе своего Искусства?
Я до боли в руках сжал баранку. Мне же придется убить ликантропа. Конечно, я мог это сделать, почему нет. Технически и Паркер, и его подопечные нелюди, а значит, Первый Закон магии, гласивший: «Не убий!», к этим тварям не применим, и я легко сумею отмазаться перед Белым Советом, если они поинтересуются, с какого перепугу я позволил себе прибегнуть к смертоносным чарам.
Да, можно… Почему бы и нет, черт побери, почему бы и нет?! Однако отговорки отговорками, а от себя не убежишь. На душе скверно, очень скверно. Все во мне восставало против того, чтобы пользоваться энергией Сотворения как чудовищным кастетом! Магия — не просто еще один вид примитивной энергии вроде электричества или черного золота. Это великая, истинная сила Созидания самой жизни. Она беспредельна, и мощь ее живет внутри всякой вещи, в глубинах космоса и в человеческом сердце. Проявление магии в чистом виде так же отличается от моих неуклюжих заклинаний, как свежая родниковая вода от водопроводной. Суть одна, но качество разительное. Я словно неотесанный дикарь, которому попало в руки яйцо Фаберже, а он приспособил его для колки орехов. Да в первом лепете новорожденного магии куда больше, чем в яростном шторме, который вызывает искусный могущественный маг. И не слушайте глупцов, говорящих иное.
Магия исходит изнутри, из сокровенных тайников сердца. Она неотъемлемая часть тебя самого. И тебе не удастся сплести даже простенькое заклинание, если ты не поверишь всей душой в то, что делаешь.
А я не хотел верить, что в глубине меня есть место жажде убийства. Я не хотел думать о той части своей сущности, которая испытывает темную радость, когда с помощью магических чар творится беззаконие. Сила эта питается лютой ненавистью, злобой и похотью, эгоизмом, гордыней. Это магия Черная. Пользоваться ею легко и приятно.
Я припарковался на стоянке возле родного офиса, выключил хрипящий двигатель и устало потер переносицу. До чертиков не хотелось убивать, но Паркер и его не в меру прыткие ребята могли припереть меня к стенке. И что тогда прикажете делать? Продолжать нюхать цветочки пацифизма?
Поднимусь-ка я к себе, угроблю остаток дня на работу. Дождусь звонка Мерфи — чем смогу, помогу. И вообще, надо держать ухо востро на случай, если очаровательная компания ликантропов захочет почудить.
Однако человек предполагает, а Бог располагает. Нехитрые мои планы полетели вверх тормашками.
Нет, в офис-то я поднялся и дверь открыл, и даже свет зажег. Вот только за столом моим сидел Джонни Марконе собственной персоной, и персона эта была упакована в синий деловой костюм. За спиной шефа маячило движимое имущество Марконе — громадный «шкаф» по имени мистер Хендрикс, верный телохранитель моего нежданного гостя.
Марконе растянул губы в резиновой улыбке.
— Вот и вы, мистер Дрезден. Наконец-то. Есть разговор.
Глаза Джонни Марконе были цвета линялых, основательно потертых долларовых банкнот. Кожа обветренная, загорелая, как у старого морского волка. Уголки глаз и рта покрывала сеточка мелких морщин — мафиози любил улыбаться, но улыбки его редко бывали искренними. Искренность стоила дорого, дороже безупречного костюма, за который он выложил не меньше штуки баксов. Марконе по-хозяйски развалился за рабочим столом, моим столом, между прочим, и невозмутимо посматривал на меня, будто из нас двоих именно я был непрошеным гостем.
