Ни с кем… Кроме кукол. Только они, заполнившие стеклянные полки вдоль стен из цветного мрамора, стоящие на консолях по углам, собранные группами на широкой поверхности деревянного письменного стола, были готовы в любой момент выслушать его признания. И прежде всего Бру — принцесса, французская красавица, бессмертная свидетельница его поражений и побед. Не проходило и дня, чтобы он не спустился на второй этаж здания — к своей изготовленной из бисквита любимице трех футов высотой, с безукоризненными формами, с идеальными локонами из мохера и великолепно нарисованным личиком. Ее торс и деревянные ножки остались столь же совершенными, как и сто лет тому назад, когда французская компания представила ее на Парижском рынке. Своим обаянием Бру — шедевр искусства и одновременно великолепный образец массового производства — приводила в восторг сотни детей. Даже ее фабричная одежда из шелка неизменно вызывала восторг. И это не только его собственное мнение: Бру восхищались все.
Бывали времена, когда, странствуя по миру, он не расставался с куклой и зачастую извлекал ее из футляра только лишь для того, чтобы высказать свои мысли, чувства, сокровенные мечты. Одиноко сидя ночью в какой-нибудь жалкой, неуютной комнатушке, он вдруг улавливал вспышки света в прекрасных, вечно бодрствующих глазах Бру. А теперь она поселилась в стеклянном доме, и тысячи людей могут любоваться ею постоянно, и все другие старинные куклы мастера Бру теперь столпились вокруг нее. Иногда ему хотелось взять Бру из витрины, проскользнуть наверх и поставить ее на полку в спальне. Кто бы обратил на это внимание? Кто вообще осмелился бы проронить хоть слово? «Богатство окружает блаженным молчанием, — размышлял он. — Люди думают, прежде чем заговорить, ибо чувствуют, что следует вести себя именно так». При желании он мог бы побеседовать с Бру — там, в спальне. В музее такой возможности не было — их разделяло стекло витрины, за которым она, смиренное вдохновение его империи, терпеливо ожидала своего часа.
Разумеется, рост его компании — смелого, рискованного предприятия, как о ней часто говорилось в прессе, — был предопределен трехсотлетним развитием инженерной мысли и промышленности. Что бы случилось, если бы его компанию разрушила война? Ее гибель стала бы для него страшной катастрофой. Куклы и игрушки подарили ему такое счастье, что он не мог даже представить себе дальнейшую жизнь без них. Пусть весь мир рухнет и обратится в прах, он и тогда не прекратит вырезать маленькие фигурки из дерева, склеивать их и раскрашивать своими руками.
Иногда он воображал себя в таком мире, одиноко бродящего среди руин. Он видел Нью-Йорк, каким его показывали в фантастических фильмах: мертвый и безмолвный город, заваленный обломками разрушенных зданий и колонн, засыпанный осколками стекла. Но и в этих условиях он представлял себя сидящим на фрагменте какой-то разбитой каменной лестницы, создающим куклу из палочек, связанных полосками ткани, причем эти полоски он с невозмутимым видом аккуратно вырезал из шелкового платья мертвой женщины.
Кто мог представить, что подобные мысли овладеют его воображением? Кому могло прийти в голову, что сто лет тому назад, блуждая по зимним улицам Парижа он остановится перед витриной магазина, встретится взглядом со стеклянными глазами Бру и страстно влюбится в нее?
Конечно, его род был навсегда прославлен приверженностью к игре, иллюзиям и наслаждениям. Возможно, все случившее не столь уж удивительно. Ему — едва ли не единственному уцелевшему представителю своего племени — пришлось заниматься его историей, и ситуация оказалась каверзной, особенно для человека, никогда не интересовавшегося ни медицинской психологией, ни ее терминологией, для человека, отличавшегося хорошей памятью, но абсолютно далекого от увлечения чем-либо сверхъестественным, человека, чье ощущение прошлого зачастую оказывалось наивным и едва ли не по-детски упрощенным и преднамеренно сводилось к погружению в настоящее и всепоглощающему страху перед такими понятиями, как тысячелетия, эры и геологические периоды. События, происходившие в течение огромных отрезков времени, называемых большими историческими пластами, свидетелем и участником которых ему довелось оказаться, в конце концов с готовностью забывались в процессе осуществления смелых и рискованных идей, чему немало способствовали его немногочисленные, но специфические таланты.
Тем не менее, он все же продолжал составлять и изучать историю своего рода, скрупулезно фиксируя все сведения о себе самом. А вот что касается предсказания будущего, то в этом искусстве он не отличался выдающимися способностями — по крайней мере, так ему казалось.
До его ушей донеслось тихое жужжание. Он знал, что эти звуки производят спирали, проложенные под мраморным полом и медленно нагревающие воздух в комнате. Ему представлялось, будто он способен слышать тепло, пробирающееся сквозь ботинки. Благодаря заботливым усилиям спиралей в башне никогда не было слишком холодно или удушающе жарко. Ах, если бы такой же комфорт можно было создать во всем остальном мире. Если бы можно было в изобилии обеспечить всех пищей и теплом. Его компания тратила миллионы на оказание помощи жителям расположенных за морями и океанами пустынь и джунглей, но кому достается эта помощь и кому она в конечном счете приносит пользу, выяснить никогда не удавалось.
С возникновением кинематографа, а позже и телевидения у него появилась надежда, что войн и голода впредь быть не должно. Увидев их на экране, люди придут в ужас и сделают все, чтобы подобное больше не повторилось. Что за глупая мысль! Напротив, войны разгорались все чаще, от голода страдали целые народы, и конца этому не было видно. Племена сражались между собой на всех континентах. Голодная смерть уносила миллионы. Нужно было срочно принимать меры, ведь сделать предстояло так много. И стоит ли в этих условиях так тщательно и осторожно подходить к проблеме выбора? Почему бы не делать все, что необходимо?
Снегопад начался снова. Снежинки падали на землю — такие крошечные, что их едва можно было разглядеть, — и, едва коснувшись темных тротуаров и мостовых, тут же таяли. Так, во всяком случае, ему казалось. Но эти тротуары и мостовые находились примерно шестьюдесятью этажами ниже, поэтому он не мог сказать с полной уверенностью, что именно там происходило. Полурастаявший снег падал на водосточные желоба и оседал на ближайших крышах. Возможно, вскоре все вокруг станет белым, и в надежно запертой теплой комнате будет казаться, что город за окнами вымер, опустошенный неким поветрием, не разрушившим дома, но убившим все теплокровные существа, которые в них жили, как термиты внутри деревянных стен.
Небо оставалось черным Оно словно бы исчезало — именно это не нравилось ему в снежную погоду. А он так любил небо над Нью-Йорком — недоступную взорам спешащих по улицам людей высокую панораму небес.
— Башни. Ты должен построить для них башни, — вслух сказал он себе. — Создай в поднебесье огромный музей с террасами вокруг. И пусть стеклянные лифты возносят их как можно выше, чтобы они могли увидеть».
И пусть среди множества башен, построенных людьми для торговли и получения прибыли, поднимутся башни для развлечений, призванные доставлять удовольствие и радость.
Внезапно ему в голову вновь пришла мысль, уже не раз его посещавшая и заставлявшая размышлять, строить различные предположения и догадки: первыми письменными документами были коммерческие перечни купленных и проданных товаров. Такого рода инвентарные ведомости обнаруживали на клинописных дощечках, найденных в Иерихоне. Аналогичные находки были сделаны в Микенах.
В древние времена никто не осознавал, как важно записывать чьи-либо мысли или идеи. Архитектурные сооружения — совсем другое дело. Наиболее величественными были, конечно, культовые строения: храмы или исполинские зиккураты — ступенчатые пирамидальные башни, сложенные из глиняных кирпичей и облицованные известняком, на вершинах которых люди приносили жертвы богам. Следует вспомнить и каменные круги из огромных валунов — сарсенов, или, как их еще называют, сарацинских камней, — в долине Солсбери.
Теперь, семь тысячелетий спустя, величайшие здания возводятся для коммерческих целей. На их фронтонах запечатлены названия крупнейших банков, гигантских корпораций или влиятельных частных компаний, подобных его собственной. Глядя из своего окна сквозь снежную мглу, он мог прочесть эти названия, написанные ярко светящимися в ночи крупными печатными буквами.
Что же касается храмов и культовых учреждений, то они превратились в руины или совсем исчезли. Если постараться, где-то далеко внизу можно различить шпили собора Святого Патрика. Но ныне это священное место скорее памятник прошлого, чем средоточие религиозного духа. В окружении высоких безликих зданий из стекла и бетона собор выглядел чересчур хрупким, изящным, устремленным к небесам строением. Величественным он казался лишь тем, кто смотрел на него, стоя внизу, на тротуаре.
