наблюдение за девушками в их воскресных платьях. Подслушивание за мамой и папой, заигрывающими друг с другом.
Генри был прав, мне это далось очень легко. Чувства и слова. Слова, которые я никогда бы даже не подумал произнести вслух, потекли на бумагу так быстро, как только я мог их строчить.
На прошлой неделе я писал о перестрелке, в которую мы попали с горсткой немцев, засевших в пулеметном бункере. Все, что я помнил, видел, чувствовал, слышал и обонял... я записал. Генри спросил, может ли он прочитать это, и ему так понравилось, что он прочел вслух мои заметки другим парням. Было неловко слушать их комплименты, но мне понравилось. Даже сержант сказал, что это похоже на чтение газеты или журнала "Лайф".
После того дня я думал о том, чтобы превратить все это в книгу, если когда-нибудь вернусь домой, но я не стал делиться этим ни с кем. Даже с Генри.
По крайней мере раз в неделю он напоминал мне:
- Не забудь написать что-нибудь хорошее обо мне.
Я улыбался, качал головой и шутил в ответ:
- Сделай что-нибудь хорошее для разнообразия, Генри, и, может быть, однажды я это и сделаю.
┅╬┅
Мой "дневник" теперь заполняет большую часть трех тетрадей. Из тех, что школьники прячут под парты каждое утро перед первым звонком. Я обменял две плитки шоколада на первую тетрадь у парня из отдела снабжения. Немецкую каску на две последние тетради и новую коробку карандашей. Каждая тетрадь содержит около ста страниц, и каждая страница заполнена, за исключением последних примерно двадцати из третьей тетради.
Я никогда не думал, что смогу так много писать, но оно просто прет из меня.
Я скучаю по маме больше, чем по кому-либо еще дома, но я думаю, что самое лучшее, что я когда-либо написал, - это о моем отце. Больше слов я никогда не смог бы произнести вслух - особенно ему. Генри сказал, что это почти как стихотворение, и я с этим согласен. После некоторого раздумья я даже дал этому название. “Герои”:
Я всегда наблюдал за ним. Скрытно. В то время я был ребенком. Наблюдал, как его брови пляшут, когда он смеется. То, как он раскуривал трубку или обращался с инструментом, как фокусник с волшебной палочкой. То, как он выгуливал собаку: наклонялся, чтобы поговорить с ней или потрепать ее по шерсти, но только когда был уверен, что никто не смотрит. То, как он читал газету или одну из своих старых потрепанных книг в мягкой обложке, выглядывая через каждые несколько минут поверх затасканных страниц, чтобы присматривать за мной. Как блестели его глаза, когда он называл меня “сынок". Я всегда наблюдал за ним.
Это только начало, но для меня написание этих слов было подобно путешествию назад в машине времени. Это было похоже на... волшебство.
┅╬┅
Минометы снова начали стрелять всего несколько минут назад. Сверху заревело. Все ближе и ближе. Огромные куски расколотых деревьев и мерзлой земли осыпали нас в наших ямах. Когда минометы замолчат, они придут с ружьями и штыками. Нас осталось всего восемнадцать человек. Час назад пришло известие, что художник умер. Больше никаких причудливых разговоров янки. Больше никаких рисунков. Больше никаких глупых улыбок.
В разное время он зарисовал большую часть людей. Я достаю из дневника сложенный листок плотной бумаги и разворачиваю его. Это мое лицо, но более старое и худое, чем я его помню. Это хорошо. Это лучше, чем хорошо; это магия.
Я складываю его обратно и засовываю в дневник.
Помощь не придет. По крайней мере, не вовремя для нас.
Теперь я это знаю, а может, и всегда знал.
Паркер съежился на дне нашего окопа, как испуганный кролик. Глаза как четвертаки. Уши заткнуты ватой.
Я хватаю винтовку, застегиваю шлем и в последний раз думаю о Генри.
Генри - художник. Столько таланта. Столько радости. И ушел из жизни.
Если я вернусь домой, то навещу его родителей, его сестер. Посижу с ними, выпью лимонада и расскажу, какого замечательного молодого человека они подарили миру. Если у меня ничего не получится, надеюсь, того, что я написал, будет достаточно.
Пусть будет так.
┅╬┅
(Предмет 174765C - тетрадь в переплете - найдена в Арденнах, Бельгия; собственность рядового Джеймса Ф. Кавано; Уортингтон, Южная Каролина; 99-я пехотная дивизия; убит в бою 14 января 1945 г.)
(посвящается Уильяму В. Чизмару и Ричарду Мэтисону)
Она заглядывает за край двери. На цыпочках входит в комнату и целует его, с добрым утром. Мягкий поцелуй в щеку.
Он не шевелится.
Она подходит к окну и раздвигает шторы. Сейчас июнь, и небо радужно-голубое с ленивыми белыми облаками, проплывающими мимо. Отсюда открывается чудесный вид - далекие деревья, колышущиеся на ветру, цветущая клумба на переднем плане, - и она, как и каждое утро, мечтает приоткрыть окно хоть на щелочку.
Она ставит сумку в ногах кровати, снимает ветровку и садится в кресло. Нежно берет его правую руку и начинает поглаживать каждый из его пальцев.
Позже, когда он проснется, она передвинется влево, чтобы он мог видеть, что происходит за окном.
Но сейчас она сидит, подставив спину золотистому солнечному свету.
┅╬┅
Рак уносит его - дюйм за дюймом.
С каждым днем он исчезает все больше и больше.
А она сидит и смотрит.
Она всегда смотрит.
Теперь она уходит по вечерам, но только потому, что они заставляют ее.
- Вам нужно отдохнуть, Миссис Коллинз.
- Мы о нем хорошо позаботимся.
- Обещаю, мы позвоним вам, если вы понадобитесь мужу.
- Вы помните, что случилось в прошлый раз, миссис Коллинз? Мы же не хотим, чтобы это повторилось, правда?
Так что теперь она каждый вечер уходит домой. Ровно в десять часов вместе с другими посетителями.
Бесшумная поездка на лифте в вестибюль. Медленная прогулка до парковки. И одинокая поездка домой.
Домой... где для нее ничего не осталось.
Просто тихий, холодный дом. Кружка горячего какао в темной кухне. Дневная почта. И пустая кровать.
Теперь дом для нее словно чужой. Или, может быть, она чужая. Она помнит времена, когда этот дом улыбался ей каждый раз, когда она входила в дверь. Когда она пересекала фойе, шептал ей на ухо, что все в порядке и все прекрасно.
Теперь здесь только тишина.
Здесь нет даже намека на жизнь: ни
