Митрофану Алтынову и его жене Татьяне Дмитриевне десять лет Бог не давал деток. А когда Татьяна Дмитриевна его наконец-то понесла, уж как они оба радовались!.. Вот только — роды оказались тяжелыми, неудачными. Мальчонка родился весь синий, и доктор, которого Алтынов вызвал, не доверяя повивальным бабкам, думал уже: младенец не выживет. Но — всё-таки сумел того откачать. Только вот у матери Ивана открылось кровотечение, и унять его доктору так и не удалось. Мать еще успела взять ребенка на руки — увидела, что живой он! И сказала даже, улыбнувшись: «Ванечка, сыночек…» А потом испустила дух.
Иванушка, пока был маленький, много раз Мавру переспрашивал: да точно ли всё было именно так? Ведь он явственно помнил лицо своей матери — и не по дагерротипу, что висел у отца в кабинете. Ибо материнское лицо он помнил в цвете — и до сих пор будто воочию видел изумрудные искры сережек в её ушах. Да разве ж сумел бы новорожденный младенец запомнить подобные детали? Но потом, когда Иванушка стал постарше, переспрашивать он перестал. Так что у Мавры Игнатьевны отпала необходимость клясться и божиться, что — да: именно так. С чего бы она, Мавра, стала выдумать такое!
Во второй раз Митрофан Кузьмич так и женился. И женщина, окликнувшая теперь Ивана, была ему не мать и не мачеха — тетка по отцу, Софья Кузьминична Эзопова. Она уже лет пятнадцать как сама овдовела. И после смерти своего мужа — богатого купца и бывшего делового партнера своего брата — сразу же уехала вместе с сыном Валерьяном куда-то за границу. То ли во Францию, то ли в Италию. И возвратились они оттуда только в начале нынешнего года. Тетка была годами всего на пять лет моложе Митрофана Кузьмича — ей уже стукнуло пятьдесят. Но выглядела она моложаво, кокетливо: любила принарядиться, всегда завивала волосы. И, как подозревал Иванушка, даже подкрашивала губы — уж больно ярко оттенка они у неё были. И теперь на губах этих играла самая, что ни на есть, ласковая улыбка.
Иванушка в ответ ей не улыбнулся. Он вообще стеснялся улыбаться. Семь лет назад он выбил себе передний зуб — при обстоятельствах, на которые отец его сердился до сих пор. Но при появлении тетки купеческий сын чуть приподнялся с диванчика, на котором сидел, и даже склонил голову в учтивом поклоне. Софья Кузьминична с первого дня своего появления в доме внушала ему легкую оторопь, но вместе с тем — и некое подобие уважения.
— Да, тетенька, сегодня жарковато, — кивнул Иванушка. — И скоро я пойду на голубятню. Как только батюшка меня отпустит.
2
Митрофан Кузьмич Алтынов, купец первой гильдии, начал утро с того, что приказал работнику одной из своих лавок погрузить на телегу два пуда воску — для церковных свечей. В них обнаружился сильный недостаток: всё пожгли на Ильин день. Так что настоятель отменил даже сегодняшнюю вечернюю службу в храме — опасаясь конфуза: когда нечего окажется возжигать перед ликами святых. День был будний, никаких значимых праздников на него не приходилось. И священник заранее всем объявил: нынче вечером церковь будет закрыта. А сам отправил нарочного к купцу Алтынову, который состоял старостой при храме Сошествия Святого Духа уже полтора десятка лет — почти с того самого времени, как потерял жену. И положил для себя: ни одной минуты в течение дня не оставаться праздным, чтобы не позволить бесовскому унынию собою овладеть.
Купец Алтынов частенько бывал в разъездах — по коммерческим делам. А его бестолковый сынок, Иванушка, либо торчал на своей голубятне, возвышавшейся в дальней части двора, над каретным сараем, либо просиживал штаны в уездной публичной библиотеке. Читал книги прямо там — почти все карманные деньги просаживал на плату за абонемент. Конечно, Митрофан Кузьмич мог бы привозить сыну разные книжки из своих многочисленных поездок, однако делать этого решительно не желал. Нечего было потакать этому недорослю, который даже отцовскому делу выучиться не мог. Читал хорошо, писать умел прямо-таки каллиграфически, а вот арифметику не освоил почти что вовсе. Складывать и вычитать еще мог едва-едва, а уж умножение и деление для него были — словно китайский язык. Учитель математики только и сумел вбить ему в голову за три года занятий, что глупейший стишок: Пифагоровы штаны на все стороны равны.
Ну и как, спрашивается, было такого сынка допускать к торговому делу? Весь отцовский капитал спустил бы он вмиг!
Митрофан Кузьмич завздыхал, закручинился, когда подумал про сынка. Вот ведь напасть какая! Вся надежда была теперь только на племянника Валерьяна: умного, ухватистого, расторопного. Тот, конечно, годами был постарше Иванушки — ему шел уже двадцать шестой год. Но Митрофан Кузьмич имел основания полагать, что сын его и к пятидесяти годам не наберется такого разуму, каким Валерьян обладал уж сейчас. И все же — все же, до того, как принять окончательное решение, купец Алтынов хотел наведаться на Духовской погост: помолиться в фамильном склепе. Ну, и в сам храм зайти, конечно же. Попросить у Господа наущения в нелегком деле, которое предстояло Митрофану Кузьмичу.
Оставшись без жены, купец Алтынов чуть не ежедневно посещал Духовскую церковь: договаривался с тамошним настоятелем об устройстве в храме второго престола — в честь святой мученицы Татианы. Он и денег дал храму, и сам закупал материалы для строительства. А потом как-то самой собой вышло, что прихожане избрали Митрофана Кузьмича мирским старостой. И с тех пор переизбирали уже пять раз. Так что — купец-миллионщик всё свободное от повседневных трудов время посвящал церковным делам.
Настоятель церкви, протоиерей Александр Тихомиров, не раз аккуратно расспрашивал Митрофана Кузьмича: не имеет ли он намерения вступить в новый брак? Намекал даже, что подыщет ему достойную невесту. Но — тот неизменно отказывался. Тем более что — сынок Иванушка всё время был перед глазами. А он лицом уродился весь в мать.
Только вот — все те же признаки, что казались исполненными прелести у Татьяны Дмитриевны, у Ивана выглядели чудней чудного. И волосы он имел светло-каштанового оттенка, как у матери. Но — не лежали они у Иванушки золотыми завитками, а торчали рыжими космами. И глаза он имел большие, голубые, точь-в-точь как у Татьяны, однако глядели они всё время как-то глуповато. А уж про улыбку сынка и говорить было нечего! После нелепой истории с котом Эриком Рыжим, когда Иванушка выбил себе передний зуб, среди сверстников к нему так и приклеилось прозвище Щербатый.
Но главное: после того случая Иван, во всем остальном — совершенно бесстрашный на почве беспечного легкомыслия, стал до одури бояться собак. Так что купец Алтынов не мог даже держать при лавках, что торговали в первом этаже его дома, сторожевых псов на цепи. Иванушка при виде скалящихся собак будто примерзал ногами к земле. И обретал вид совсем уж дурковатый и бессмысленный. Только отведя собак от него саженей на двадцать, можно было заставить его стронуться с места.
В общем, не мог стать сынок его наследником по купеческому делу. Это Митрофан Кузьмич уразумел со всею ясностью еще семь лет назад — после происшествия с котом, которому Иванушка дал имя в честь какого-то варяжского героя. Но — Митрофан Кузьмич жалел детище, нанимал ему учителей, всё надеялся: те научат его хоть каким-то азам жизненных знаний. Только всё было впустую. И нынешним летом, которое теперь катилось к концу, купец Алтынов решил наконец-то, что должен он принять необходимые меры.
3
Тетка Софья Кузьминична присела на диванчик рядом с Иванушкой, задела его своими пышными юбками. Купеческий сын машинально чуть отодвинулся от неё. Но та будто и не заметила этого: склонилась к племяннику и так приблизила свое лицо к его, что Иванушку посетила дикая и крайне неприятная мысль: уж не намеревается ли тетенька его поцеловать? Женщин он немного побаивался и в свои без малого двадцать лет оставался девственником. Была, правда, одна девушка в Живогорске... Если бы она сейчас сидела с ним на диванчике... При этой мысли Иванушке даже краска в лицо бросилась.
