занимая бывший частный особняк с пристроенным позади флигелем, и до последних ужасающих событий, принесших ему дурную славу, являлось для чопорных соседей предметом гордости.
Зал мумий, расположенный на третьем этаже здания (построенного в 1819 году по проекту архитектора Булфинча), теперь получил признание историков и антропологов как сокровищница крупнейших во всей Америке коллекций. Здесь хранятся типичные образцы древнеегипетского искусства бальзамирования от самых ранних экспонатов из Саккара [2] до последних, восьмого века после Рождества Христова, коптских попыток сохранения мертвых тел; мумии других цивилизаций, включая доисторические индейские захоронения, найденные недавно на Алеутских островах; запечатлевшие предсмертную агонию человеческие фигуры из Помпеи, вылитые из гипса в трагических пустотах, образовавшихся в пепле; мумифицированные самой природой тела погибших в шахтах и иных раскопках во всех частях земли, многие из которых поражают самыми невероятными позами, в каких застали их последние смертные муки — сказать короче, здесь находится все, что может находиться во всякой коллекции подобного рода. В 1879 году экспозиции музея, естественно, были не столь обширны, как сейчас, но и тогда они уже привлекали пристальное внимание. При всем том новый экспонат — зловещего вида мумия из первобытной циклопической гробницы, обнаруженная на эфемерном, порожденном океаном островке — всегда являл собой главную притягательную достопримечательность музея.
Мумифицирован был мужчина среднего роста, неизвестной науке расы, застывший в необычной скрюченной позе. Лицо его, наполовину прикрытое похожими на лапы верхними конечностями, с выдвинутой вперед нижней челюстью, поражало своими ссохшимися чертами, искаженными таким ужасом, что иных посетителей просто бросало в дрожь. Глаза мумии были крепко зажмурены, а за веками угадывались выпуклые, сильно выдающиеся вперед глазные яблоки. На верхней части головы и на скулах сохранились кустики волосяного покрова; окраска тела в целом была близка к нейтрально-тусклому серому цвету. Поверхность мумии напоминала наощупь что-то среднее между кожей и камнем, представляя для специалистов, пытавшихся установить способ бальзамирования, неразрешимую загадку. Некоторые участки тела пострадали от времени и разложились. Мумию облегали куски ткани необычной выделки и, похоже, неведомого покроя.
Едва ли кто мог бы точно определить, что же именно делало этот экспонат столь жутким и отталкивающим. С одной стороны здесь было тонкое, необъяснимое ощущение беспредельной вечности и наивысшей чужеродности иссохшего тела — как если бы вы с края чудовищной пропасти заглянули в некую таинственную тьму; но главным все же было выражение безумного испуга на сморщившемся, полузащищенном верхними конечностями лице с выдавшейся вперед нижней челюстью. Это олицетворение бесконечного, нечеловеческого, космического ужаса не могло не внушить те же чувства любому посетителю музея, — их еще более обостряла атмосфера таинственности и тревожности, окутывавшая все здание.
В не очень широком кругу постоянных посетителей этот реликт древнейшего, давно забытого мира вскоре приобрел недобрую славу, хотя, конечно, уединенность положения и нешумная деятельность музея не способствовали взрыву сенсационного интереса, какой породил, например, «Кардиффский гигант». В минувшем столетии стихия вульгарной шумихи еще не захлестнула научные сферы в такой степени как сейчас. В то же время ученые самого разного профиля настойчиво, хотя и безуспешно, пытались определить характер ужасного объекта. В их среде имели свободное хождение разнообразные теории о сущности былых цивилизаций, оставивших ощутимые следы в виде каменных статуй острова Пасхи и мегалитических построек Понапе и Нан-Матола [3]; научные журналы полнились рассуждениями о таинственном континенте, следы которого обозначили бывшие его горные вершины в виде бесчисленных островов Меланезии и Полинезии. Разнобой в определении периода существования этой исчезнувшей цивилизации — или континента — одновременно поражал и забавлял, и все же в некоторых мифах Таити и других тихоокеанских регионов кое-какие идущие к делу аллюзии были обнаружены.
Тем временем все большее внимание стали привлекать бережно хранимые в библиотеке музея цилиндр и содержащийся в нем загадочный свиток с непонятными иероглифами. Их прямое отношение к мумии вопросов не вызывало: все понимали, что разгадка их тайны могла дать ключ и к тайне ужасной сморщившейся мумии. Цилиндр этот, длиной около четырех футов и диаметром в семь восьмых фута, был изготовлен из странно переливающегося разными цветами металла, совершенно не поддающегося химическому анализу и, видимо, не вступающего в реакцию ни с какими веществами. Он был плотно закупорен крышкой из того же металла и покрыт гравировкой явно декоративного, а также, возможно, и символического характера — соотносимыми друг с другом знаками, которые, казалось, исходили из какой-то причудливо-чуждой, парадоксальной и, пожалуй, необъяснимой геометрической системы.
Не менее загадочным представал и содержащийся в нем свиток — аккуратно свернутая трубочкой тонкая, голубовато-белая, ускользающая от всякого анализа пленка, накрученная вокруг тонкого стержня из того же металла, длиной, в развернутом состоянии, около двух футов. Крупные отчетливые иероглифы, идущие узкой полосой к центру свитка и выписанные, или нарисованные серым, также неразгаданного свойства пигментом, не имели сходства ни с чем доныне известным лингвистам и палеографам, а потому и не смогли быть расшифрованы, хотя копии их были разосланы всем ныне здравствующим специалистам в данной области.
Правда, некоторые ученые, достаточно сведущие в литературе по оккультизму и магии, обнаружили смутное сходство кое-каких иероглифов с символами первобытных людей, описанными в двух или трех весьма древних, невразумительных и эзотерических текстах — таких как Книга Эйбона, восходящая, как считается, к забытой Гиперборее, или как чудовищный, запретный «Некрономикон» безумного араба Абдула Аль-Хазреда. Ни одна из этих параллелей, однако, не оказалась бесспорной, и, ввиду преобладающей среди серьезных ученых низкой оценки оккультистских исследований, не было сделано попыток распространить копии свитка среди знатоков мистики. Будь это сделано своевременно, ход всего дела мог оказаться совершенно иным — доведись любому из читателей жуткой книги фон Юнцта «Сокровенные культы» взглянуть на эти знаки, и он сейчас же установил бы безусловные аналогии. В то время, однако, число читателей оккультистских трудов было крайне ограниченным, экземпляры сочинения фон Юнцта встречались неимоверно редко, особенно в период между первым изданием его в Дюссельдорфе (1839 год) и появлением перевода Брайдуэлла (1845 год), а также публикацией оскопленного репринтного переиздания, предпринятой издательством «Голден Гоблин Пресс» в 1909 году. Собственно говоря, по-настоящему внимание ни одного из оккультистов или исследователей эзотерических преданий доисторических времен так и не было привлечено к загадочному свитку вплоть до недавнего взрыва журналистского сенсационного интереса, ускорившего трагическую развязку всей истории.
II
Такое положение дел сохранялось после покупки музеем мумии еще полстолетия. Ужасный этот экспонат сделался для образованных жителей Бостона местной достопримечательностью и предметом гордости, но не более того, а самое существование сопутствующих ему цилиндра и свитка — после десятилетия бесплодного их исследования — было фактически забыто. Деятельность
