полез расчесать рубец — и угодил прямо в рану. Лицо Михаила вновь исказилось. — Стойте, это… А вы точно доктор? Звучит как шарлатанство какое-то.
— Да, — кивнул мозгоправ и сделал пару шагов к Михаилу, — по крайней мере, никто не жаловался. Вот вы, например — по вам сразу видно напряжение. Или, я бы даже сказал, натяжение. Поверхностное.
Михаил сглотнул. Взяв сигару двумя пальцами, терапевт сделал в его сторону жест, точно педагог с указкой. На пол осыпались хлопья пепла, но мозгоправ даже не посмотрел в их сторону.
— Посмотрите, какая уместная аналогия. В учебниках такой не найти. Внутри вас эмоциональное воспаление, душевная опухоль, она заставляет вас раздуваться изнутри, как мыльный пузырь. В нынешнем состоянии вам хватит одного укола — и всё. Вам надо ослабить это натяжение, пока вас не разорвало.
Мозгоправ смерил Михаила взглядом исподлобья и понимающе — снисходительно? — улыбнулся. Когда взгляд терапевта сполз на закутанную в пальто правую руку мужчины, к зуду в пальце добавилось странное чувство, похожее на электрофорез.
— Вы пытаетесь стравливать давление, вымещая это напряжение на людях вокруг, но его не становится меньше, оно лишь множится, — продолжал врач, подойдя к стене и указав на одну из картин. На ней был изображён бесконечный, замкнутый в самом себе лестничный пролёт. — И когда вы обращаетесь к бутылке, она лишь притупляет копящиеся чувства, а потом они разгораются с новой силой. Это порочный круг, а не решение, вы ведь сами поняли? Сперва спиртное развязывает вам язык, а потом вы распускаете руки…
Михаил осоловело перевёл взгляд на картину, затем — на мозгоправа. В его голове зазвонил тонкий колокольчик, от надрывных трелей которого грозились треснуть размежёвывавшие его мозг стеклянные перегородки самоотрицания.
— Ну да, водится грешок… Жизнь помотала, понимаете? Жена ушла. Занырнул, аж руки дрожат. Мне бы слезть, и…
— Ох, я вас умоляю, — выпустив змеящееся облако дыма, терапевт выгнул бровь и чётко, медленно произнёс без единой толики сочувствия, — треморы — одно дело, но и дураку понятно, что вы начали пить до того, как впервые подняли руку на жену.
— Да что вы себе?.. — Михаил поперхнулся, переваривая услышанное. От зуда в руке не осталось и следа, когда его сменили жар и нестерпимая боль. На пальце будто сомкнулись раскалённые клещи, прожигая кожу и оставляя вокруг фаланги обугленную ленту-клеймо.
— Что я себе? Что вы себе, Михаил! Вы должны были оказаться здесь ещё полгода назад! Неужто у вас в голове ничего не щёлкнуло, когда Елене накладывали швы, а с вашей руки срезали искорёженный лоскут обручального кольца?
Михаил поднялся на ватных ногах, едва услышал своё имя, и неверными, поспешными шагами направился к выходу. Левая рука неуклюже, непривычно схватилась за ручку — дверь была заперта снаружи. Когда он ошалело обернулся на голос мозгоправа, тот оказался в полуметре от него.
— Вместе с кольцом в вас до кости должна была врезаться одна-единственная здравая мысль — “мне нужна помощь”! “Сейчас я — обуза для всех, кому дорог”! Но вы закрыли на это глаза! И заливаете их! Возьмитесь за ум, Михаил. Или я возьмусь за него сам.
Сверлящий взгляд бесчеловечных глаз впился в недра сознания Михаила, и в бездонных чёрных зрачках он увидел жалкое, сирое, трепещущее отражение того человека, которым когда-то был. Рука Михаила безвольно выронила пальто, пальцы изогнулись шарнирными кукольными конечностями, каждая из костяшек щёлкнула в суставе. Всю его кисть от запястья до кончиков пальцев словно обернули тугими кольцами тонкой проволоки — кожу будто срезали тонкими полосками, и мучительную боль, казалось, можно было унять, лишь размазав её по надменному лицу терапевта.
Михаил разинул рот в истошном крике ярости, глаза его чуть не вылезли из орбит. Он замахнулся раньше, чем взвыл, но взвыть не успел. Едва на изрезанное морщинами каменное лицо мозгоправа упали первые брызги слюны, тот легко коснулся занесённого кулака тлеющим кончиком сигары.
Раздался жидкий хлопок — и по всему офису мелкой моросью разлетелись бордовые брызги. В воздухе на мгновение завис жидкий алый столб в форме человека, после чего гравитация взяла своё, и литры крови бессильно хлынули на пол вместе с хлюпающим шорохом опустевшей одежды. Внутри пузыря-Михаила не оказалось ни органов, ни костей — за исключением блекло-серого, раздражённого и покрытого синяками мозга.
— М-да, не первой свежести, — пробормотал мозгоправ, достал из нагрудного кармана платок и вытер лицо, — Психея, будь добра.
— Да, доктор? — дверь открылась, и покрывавшая пол комнаты пятисантиметровым слоем кровь хлынула в коридор. Заглянув внутрь, Психея изобразила удивление, после чего сняла чёрные очки и убрала их в нагрудный карман. В глазницах у секретарши не было ни радужек, ни зрачков — лишь две безупречно зеркальные серебристые сферы.
— Да, перестарался, — мозгоправ стянул с себя заляпанный кровью парик, обнажив занимавший половину его черепа прозрачный стеклянный купол, — он и так был на взводе, а я только усугубил. Перекипятил, я бы сказал…
— Разослать новые визитки, доктор? — Психея подошла к мозгу плавными, точно ртутная рябь, шагами и аккуратно подняла его на руки. Запустив между полушариями два длинных чёрных ногтя, секретарша начала разрывать его подобно тому, как разламывают напополам яблоко. Едва половины разделились с жидким хрустом, высокая дама осторожно открыла крышку мусорки и сбросила вниз левое полушарие с бахромой спинномозгового моста. Внутри бак явно был больше, чем казался снаружи: откуда-то из глубины раздался глухой шлепок, а следом — алчное утробное чавканье.
— Обязательно. С этим обмылком я долго не протяну, — мозгоправ нажал на едва заметную клавишу у основания купола, и тот раскрылся: внутри было лишь левое полушарие мозга, белое и безупречно чистое; на месте правого же вжался в дно черепной коробки сморщенный кусок почерневшей плоти.
Психея зашла к врачу за спину. Пока тот усидчиво сидел и смотрел вперёд, будто клиент парикмахера, секретарша заменила усохший комок мяса на новое полушарие — чахлое и изрезанное кровоподтёками, но достаточно сочное и влажное.
— Так-то лучше… пусть и ненамного, — мозгоправ блаженно закатил глаза под полусомкнутыми веками, едва купол защёлкнулся с металлическим лязгом, — а теперь, дорогая, будь добра, займись влажной уборкой. Если дать им запечься, то бурые пятна не вывести… Хм?
И доктор, и секретарша одновременно обернулись на нарастающий рокот, внезапно раздавшийся из недр мусорного бака. Вскоре утробный гул достиг апогея и разразился недовольным звериным рыком, после чего крышка с лязгом отворилась, и вместе с облаком зловонных газов на залитый кровью пол плюхнулся обслюнявленный серый комок.
— Ай-яй-яй, недосмотр, — укоризненно покачав головой, мозгоправ двумя пальцами поднял с пола обглоданный кусок бледного мяса с хвостом из
