Он попытался было снова заснуть, но сон уже не шел, спугнутый окончательно и бесповоротно. Тогда Олег бегло оглядел салон, потянул носом, прислушался к работе двигателя и сокрушенно покачал головой — доехать-доедет, но механику бы руки оборвать!.. Подумав об этом, он тотчас вспомнил о «мерседесовской» фуре, которую вчера поставили к ним на ремонт. Проблемы со стартером — работа хлопотная, интересно, как там без него справятся его олухи? Взять хотя бы, недавно, двое молодых принялись заваривать бак, не выпарив из него бензиновые пары — ума палата! Вышло, что и должно было выйти, — шарахнуло от души. С парнями, правда, ничего, только штаны пришлось просушить да выслушать слегка болезненную лекцию о вреде идиотизма на производстве… А фура, какникак, тянула тысяч на сто пятьдесят зеленых и оттого вызывала вполне естественное беспокойство. Если бы Серегин первенец подождал бы с появлением на этот свет хотя бы пару деньков и не пришлось бы спешно мчаться на приличествовавшее случаю торжество, Олег бы занялся машиной самолично. Он любил свою работу, любил машины и до сих пор возился с ними наравне с собственными подчиненными, хоть и являлся владельцем автомастерской и делать это был совершенно не обязан. В обязанность владельца входило изымание выручки, а не лежание под машинами, но Кривцов вкалывал и гордился этим. Работавший у него бывший одноклассник постоянно неодобрительно гундосил: «Олег, ты роняешь свой авторитет! Как так можно, ты же босс, я бы на твоем месте…» Но он не был на его месте, а чем таким он роняет свой авторитет, Олег не понимал. Преимущество было лишь в том, чтобы строить свой день так, как вздумается, захотел — поработал, захотел — гульнул. Постоянный вальяжный образ жизни был ему неинтересен. Масло навечно въелось в его кожу, а машины — в душу, руки его неизменно были черными, а глаза — внимательными и веселыми, как бы он ни был измотан. Никто из окружения Олега не мог похвастаться тем, что видел Кривцова усталым, мрачным, больным — в общем и целом, как он любил выражаться, замшелым и заплесневелым, а оттого, когда он разносил когонибудь из подчиненных за спустярукавничество в работе или сцеплялся с кем-нибудь при соответствующих обстоятельствах, его суровость, а то и злость производили особый эффект, проламывая привычное добродушие, как косатка казавшийся таким крепким и надежным лед.
Олег зевнул, улучил момент, когда автобус шел более-менее ровно, без тряски, прижался лбом к холодному стеклу и блаженно вздохнул. Голова после вчерашнего, вернее сказать, сегодняшнего побаливала ой как ощутимо! Он закрыл глаза, и из пустоты чудесным видением выплыла запотевшая бутылка «Невского». Над горлышком вспухала горочка пены, по стеклу вниз лениво оползали холодные капли. Олег страдальчески облизнулся и поморщился — губы ссохлись и дотрагиваться до них языком было неприятно. Купит пива на первой же остановке! И какого черта он не сделал этого сразу?! Конечно, Серега всучил ему на прощание бутылку коньяка, но опохмеляться коньяком — не в его стиле.
Кривцов приоткрыл один глаз и глянул на часы, потом снова в окно. Они опаздывали — и прилично. Он раздраженно почесал затылок, надвинул кепку обратно на нос и попытался снова задремать.
* * *
Борис Лифман всполошенно вскинулся в кресле, едва успев удержать уже почти сорвавшийся с губ крик. Несколько секунд он быстробыстро моргал, непонимающе глядя перед собой, пока животный ужас не исчез из его глаз, оставив лишь сонную затуманенность. Потом расслабившиеся мышцы опустили его тело обратно на сиденье. Он откинулся на спинку, достал платок и аккуратно промокнул вспотевшее лицо, еще хранившее мальдивский загар, и на его указательном пальце блеснул тяжелый перстень — упитанный крокодил с разинутой пастью, изумрудными глазами и толстым хвостом. Борис глубоко вздохнул и положил ладонь на стекло. Холод успокаивал.
Что-то снилось. Что-то страшное.
Хорошо, что рядом со мной никто не сидит…
Он закрыл глаза и попытался вспомнить, но сон уже исчез бесследно — ни событий, ни лиц, ни очертаний. Только…
Разные глаза. Разноцветные глаза.
Черное.
Цветы.
Борис вздохнул еще раз и раздраженно потер лоб. Странно — в последнее время кошмары снились частенько, несмотря на спокойный образ жизни, на достаток, на постоянный отдых — шикарный, но без излишеств. Все есть, всего хватает… тогда в чем же дело? Может быть, он заболел?.. Да нет, он регулярно обследовался — Лифман очень дорожил своим здоровьем, здоровье дается один раз, гарантий на него нет и обменять его невозможно. Нервы? — нервничать поводов не возникало. Жена идеальна и довольствуется тем, что получает, любовницы изобретательны, не дергают, не отравляют жизнь и тоже довольствуются тем, что получают, ювелирная мастерская, несмотря на дикую конкуренцию, приносит отличный доход, так что он может позволить себе и симпатичный двухэтажный особняк в немецком стиле с зимним садом и бассейном, и не менее симпатичную «БМВ-универсал», и регулярные поездки на курорты с проживанием в престижных отелях. Все шло прекрасно. Что же тогда? Муки совести? Не с чего.
Если бы кто-то назвал Бориса Лифмана жестоким, он бы удивился. Он был вежлив и образован, он был осторожен и рационален, но жестоким себя не считал ни в коей мере. Возможно, его рациональность и справедливость и была жесткой, но никак не жестокой. Да, он выжимал из «Дилии» все соки, следя, чтобы выработка была предельно полной, но, простите, для того «Дилия» и была создана, бизнес есть бизнес, и люди, которых он брал на работу, знали об этом. Хочешь получать деньги — работай, не нравится — до свидания, вы знаете, сколько сейчас безработных ювелиров!
Однажды он услышал, как одна из «серебрянщиц» назвала его «удельным князем». Возможно, это бы даже и понравилось ему, если бы не презрительный тон. Хамку Борис вскоре уволил, но прозвище не забыл, хотя и не задумывался над ним, как и над тем, что «Дилия» давным-давно и в самом деле превратилась в удельное княжество со своими законами, со своей системой штрафов — список, им лично аккуратно отпечатанный, висел на стене в каждом цехе. Опоздание — штраф, величина в зависимости от количества потерянного времени. Курение не по расписанию — штраф. Болтовня на рабочем месте — штраф. Шатание по цехам без уважительной причины — штраф. Обед раньше или позже половины второго — штраф. Приход на работу с бодуна — штраф. Употребление на рабочем месте — штраф. Ругань — штраф. Неуважительное поведение — штраф. Единственный язык эффективного воздействия — это язык денег, оттого и дисциплина в «Дилии» поддерживалась на высоком уровне. Лучшие, выгодные заказы доставались самым примерным. Хотите денег — работайте. Да, тяжелая работа, да, тяжелые условия, но высокая зарплата все оправдает.
