Кстати, похороны в Москве, это что-то. Не успел гражданин помереть, как ритуальщики тут как тук. Не иначе флюиды. И если раньше переезду равнялся пожар, то теперь — похороны. Дешевле закопаться самому. Без посторонних.
Но в столице все строго по правилам. И расценкам. Иначе зароют как бомжа. Обкуренные госарбайтеры.
— Только вот вам, — незримо изобразил я кукиш. Не на того напали. Хорониться не желаю. Лучше кремироваться. Назло капитализму с бизнесом. Это дело решенное.
Между тем, как говорят, процесс пошел. Переселение в мир иной началось.
Дочь стала обзванивать по мобильнику немногочисленную в Москве родню и нескольких пока еще живых приятелей из бывших чекистов, а потом зять брякнул по «домашнему» в соответствующий отдел Генпрокуратуры. Мол, помер ветеран двух сразу. Союзной и Российской. В которых учинил немало славных дел. Во имя, так сказать, и на благо.
За что полагается упокоение за казенный счет. По полной программе.
Насколько я понял из разговора, на другом конце провода выразили соболезнование и нашли меня в списках, а потом огласили все, что полагалось усопшему по закону. Три похоронных венка, к ним автобус с катафалком, портрет в главном здании на Большой Дмитровке и три должностных оклада.
Далее Витек назвал уже согласованное с женой и тещей время с местом подачи транспорта, после чего умчался на своем «форде» в Николо-Архангельский крематорий, заказать сожжение тела.
К вечеру, облаченные в прокурорский мундир, мои останки с регалиями за службу, покоились в гробу на раздвижном столе в зале. Рядом, прислоненные к стене, пахли хвоей и лавандой несколько поминальных венков с лентами, на которых значилось: «От безутешных родных», «Прокуратуры РФ», «Ветеранов КГБ» и «Сватов Альберта с Ниной». Здесь же, на секретере теплилась свеча, а в смежной комнате по традиции бдила родня, вздыхая и тихо переговариваясь.
Мне мучительно хотелось спать, как известно, душам не чуждо земное, я поерзал в воздухе и завис (он надежно держал), вслед за чем предался Морфею[1].
Проснулся на полу. От непонятного шипения. Рядом, напыжившись, стоял любимый кот жены Чубайс, взъерошенный и с дикими глазами.
— Брысь! — по привычке сказал я. Кот с мяуканьем отпрыгнул в сторону, выгнув спину.
На шум из смежной комнаты тут же вошел зять, а за ним дочь и переглянулись.
— Чего это он? — испуганно вопросила Рита. Чубайс хлестал себя хвостом по бокам и теперь светил глазами в потолок, куда я воспарил от греха подальше. Душа не душа, вдруг возьмет и сожрет. Коты, особо с такими именами, существа непонятные.
— Не иначе что-то видит, — бормотнул зять. Вслед за чем сгреб рыжего Чубайса за шкирку и выкинул из зала.
Потом Рита сменила очередную догорающую свечу, и они пару минут постояли у гроба. За окном хмуро занимался рассвет, над озером, тянущемся вдоль проспекта висел туман. Сквозь него просматривались высотки Северного Чертанова.
К десяти стали собираться провожающие.
Первыми на своем «боливаре» из деревни приехали сват Альбертыч с женой, оставив внука на попечение соседей.
— Ой, да на кого ж ты нас оставил, родной! — пройдя в зал и сложив руки на пышной груди, заголосила кума у гроба.
— И чего так орать? — колыхнулся я у потолка от легкого сотрясения воздуха.
Чуть позже появились два моих однокашника — один отставной генерал КГБ Саша Зевахин, а второй — капитан 1 ранга Ваня Харин. Оба в темных мешковатых костюмах с орденскими планками и необмятых рубашках с галстуками.
Выразив соболезнование родне, они прошаркали к гробу, остановились и по — военному потупили головы, блестя лысинами.
— Хорошо лежит, как живой, — клацнул вставными зубами Саня.
— Ага, — грузно опираясь на трость, засопел носом Иван. И, чуть наклонившись вперед, добавил, — спи спокойно, дорогой товарищ!
— Уснешь тут с вами, — пробурчал я, поеживаясь от сквозняка, тянувшего со стороны открытой лоджии.
Затем прибыл сослуживец еще по Союзу, полковник юстиции Слава Карпешин, в сопровождении действующего, без пяти минут прокурорского генерала Сережи Рябиженко.
В середине восьмидесятых Рябиженко пришел к нам в управление молодым юристом 1 класса с «земли» а теперь по рангу был помощник Генерального и руководил кадрами, которые решают все. По заветам великого Сталина.
Народу становилось все больше: явились подруги дочери с букетами алых гвоздик, а еще три крепких парня в камуфляже с нашивками «ОМОН» на широких спинах (сослуживцы зятя).
— Потом Рябиженке кто-то позвонил и он сообщил, что транспорт прибыл. Женщины тонко завыли.
— Так! — подошел к гробу кум, любящий руководить — Провожающим можно спускаться вниз. Состоится вынос тела.
По паркету, к входной двери, задробили каблуки и зашуршали выносимые венки, квартира вновь стала больше.
Оставшиеся омоновцы, по знаку Альбертыча, водрузили на тело с гробом, лакированную крышку, завернув барашки винтов, а зять дунул на свечу и закрыл дверь лоджии.
— Взяли и понесли! — махнул рукой кум, и парни с кряхтеньем повлекли бренные останки на вынос.
— Прощай уютный уголок, — всхлипнул я и незримо вылетел за ними.
На площадке омоновцы опустили гроб на кафель пола, Витек запер холл, а кум ткнул пальцем в кнопку лифта.
Внизу загудело, и пришел грузовой. То, что надо.
Я воспарил на свободу в приоткрытую фрамугу окна лестничной площадки, спланировал на усыпанную багряными ягодами рябину у подъезда и приземлился на одну из веток.
Напротив входа стоял черный катафалк, а за ним микроавтобус «Мерседес», у которых топтались провожавшие.
Здесь же, на скамейке, сидели три старухи в платочках, из соседнего подъезда и перешептывались.
Внутри пропела одна дверь, потом вторая, из которой возник Витек, придержав широкую створку, за ним пыхтящие служивые вытащили на руках гроб, последним гордо шествовал Альбертыч.
— Ну вот, я ж говорила што он мент, — наклонилась одна старуха к другой, когда омоновцы, запихали гроб в задний проем катафалка.
— Вот тот сухонький, енерал, — заговорщицки изрекла третья. — А который с палкой — моряк. Я их видала с усопшим в форме в прошлом годе, привезли откуда-то усех троих пьяных.
— Это ж надо, все помнят! — удивился я, сидя на ветке. Такое действительно было. Мы тогда здорово поддали на встрече ветеранов, а потом продолжили с Саней и Иваном у меня. Благо жена была в деревне.
— Ну что же, время не ждет — взглянув на наручные часы, отдал команду на посадку распорядитель.
Я вторично спланировал и первым влетел в автоматически отодвинувшуюся дверь автобуса, зависнув в конце уютного, пахнущего кожей и озоном салона. Затем чинно вошли и расселись по сиденьям остальные.
