Сделав несколько шагов вперед и увидев лицо писателя, доктор Морхаус вдруг страшно побледнел и знаком велел своим спутникам оставаться на месте. Лишь спустя несколько мгновений он овладел собой и окончательно убедился, что зрение его не обманывает. Теперь он уже не находил странным, что памятной зимней ночью труп старого Симеона Таннера сожгли из-за выражения лица, ибо сейчас перед ним предстало зрелище не для слабонервных. Покойный Ричард Блейк — чья беззаботно стрекотавшая печатная машинка стихла, едва незваные гости переступили порог дома, — перед самой смертью, невзирая на свою слепоту, увидел нечто, потрясшее его до глубины души. Ничего человеческого не было в гримасе, застывшей на лице инвалида, и в остекленелом незрячем взгляде налитых кровью голубых глаз, шесть лет назад утративших способность воспринимать образы внешнего мира. Глаза эти, полные невыразимого ужаса, были устремлены на распахнутую дверь в кабинет Симеона Таннера, некогда погруженный во мрак, а ныне озаренный яркими солнечными лучами, льющимися в размурованные окна. Доктор Арло Морхаус пошатнулся от легкого головокружения, когда увидел, что даже при ослепительном свете дня чернильно-черные зрачки мертвых глаз расширены, как у кота в темноте.
Доктор закрыл эти вперенные в пустоту незрячие глаза и только потом позволил остальным войти в комнату. Он с лихорадочным усердием обследовал бездыханное тело по всем правилам, несмотря на нервное возбуждение и дрожь в руках. Об иных своих заключениях он время от времени сообщал троим спутникам, охваченным страхом и любопытством, а о других благоразумно умолчал, дабы не наводить их на тревожные размышления, каким не стоит предаваться простому смертному. Но и без доктора один из мужчин обратил внимание на растрепанные черные волосы мертвеца да разметанные по полу страницы и тихо пробормотал, что складывается впечатление, будто из смежного помещения, к которому обращено лицо покойника, сюда ворвался сильный порыв ветра — а между тем, хотя некогда замурованные окна соседнего кабинета сейчас действительно были распахнуты настежь, на протяжении всего жаркого июньского дня царило полное безветрие.
Когда один из мужчин принялся подбирать с пола свежеотпечатанные страницы, доктор Морхаус остановил его резким жестом. Он уже успел прочитать пару фраз на заправленном в каретку листе бумаги, после чего, снова смертельно побледнев, торопливо вытащил его из машинки и спрятал в карман. Теперь он почел за нужное самолично собрать все разбросанные страницы и затолкать во внутренний карман пиджака, не раскладывая в порядке нумерации. Доктора испугало не столько то, что он прочитал, сколько то, что он заметил сейчас: печать на листе бумаги, найденном в машинке, на вид несколько отличалась от печати на всех остальных страницах, каковая разница объяснялась разной силой удара по клавишам. Это смутное впечатление напрямую увязывалось в сознании доктора с другим ужасным обстоятельством, которое он старательно скрывал от своих спутников, слышавших стук пишущей машинки всего десять минут назад, и пытался изгнать даже из собственного ума до поры, когда он останется наедине с самим собой и удобно расположится в глубоком кресле, чтобы хорошенько над всем поразмыслить. О том, какой страх вызвало у него данное обстоятельство, можно судить хотя бы по тому, что он решился его замалчивать. Все тридцать с лишним лет своей профессиональной деятельности он твердо держался того правила, что от медицинских экспертов нельзя утаивать никакие факты, — однако впоследствии никто так и не узнал, что, едва приступив к осмотру мертвого слепца с искаженным от ужаса лицом и вытаращенными глазами, он моментально понял: смерть наступила по меньшей мере за полчаса до обнаружения тела.
Покинув кабинет и затворив за собой дверь, доктор Морхаус в сопровождении своих спутников обошел все до единого помещения древнего здания в поисках улик, способных пролить свет на разыгравшуюся здесь трагедию. Они не нашли ровным счетом ничего. Доктор знал, что люк в кабинете старого Симеона Таннера был замурован той же ночью, когда тело затворника вместе со всеми найденными в библиотеке книгами и рукописями предали огню, и что нижний подвал и извилистый туннель под болотом были затоплены примерно тридцатью пятью годами позже, как только их обнаружили. Теперь он убедился, что никаких новых потайных помещений и ходов не появилось в этом старом доме, отреставрированном на современный лад и со вкусом обставленном.
Позвонив шерифу в Фенхэм и окружному медэксперту в Бэйборо, доктор Морхаус дождался прибытия первого. Шериф сразу же настоял на том, чтобы привести к присяге в качестве своих помощников двоих из четверых мужчин и приступить к расследованию, не дожидаясь судебного медика. Доктор, уверенный в беспомощности представителей власти перед лицом потусторонней тайны, не мог сдержать иронической усмешки, когда отъезжал от особняка вместе с фермером, в чьем доме по-прежнему оставался сбежавший слуга Блейка.
Пациент был чрезвычайно слаб, но находился в сознании и уже более или менее владел собой. Доктор Морхаус, пообещавший шерифу вытянуть из беглеца максимум информации, спокойно и тактично приступил к расспросам, на которые мужчина отвечал с готовностью и вполне разумно, затрудняясь с некоторыми ответами единственно по причине провала в памяти. Нынешнее его спокойствие, видимо, во многом объяснялось именно неспособностью вспомнить все случившееся, ибо теперь он мог рассказать лишь следующее: он находился в рабочем кабинете вместе с хозяином, когда вдруг в соседней комнате стало темным-темно — хотя еще сто с лишним лет назад окна там размуровали и кромешный мрак сменился ярким светом дня. При одном этом воспоминании, пусть даже не вполне отчетливом, пациент пришел в состояние крайнего нервного возбуждения, и доктор Морхаус был вынужден тщательнейшим образом подбирать слова, чтобы деликатно сообщить ему о смерти хозяина, вызванной сердечной недостаточностью, которая у него развилась в результате тяжелых ранений, полученных на войне. Слуга, искренне преданный увечному писателю, впал в глубокую скорбь, но пообещал сослужить ему последнюю службу, отвезя тело покойного к родственникам в Бостон по завершении официальной медицинской экспертизы.
Весьма уклончиво ответив на расспросы любопытных хозяев дома, доктор настоятельно попросил их временно приютить пациента и не подпускать его к особняку Таннера вплоть до дня отправки в Бостон тела Блейка, а потом поехал домой, дрожа от возбуждения. Наконец-то он прочитает машинописные заметки покойного поэта и получит хоть какое-то представление о кошмаре, который, преодолев преграды слепоты и глухоты, проник столь губительно в утонченный живой ум, напрочь изолированный от образов и звуков внешнего мира. Он знал наверное, что содержание рукописи фантастично и ужасно, и не спешил приступать к чтению. Аккуратно поставив машину в гараж, доктор переоделся в уютный домашний халат и расставил склянки с успокоительными и укрепляющими микстурами на столике рядом с удобным глубоким креслом, где собирался разместиться. Потом он еще немного потянул время, медленно раскладывая страницы в порядке нумерации, но не позволяя себе даже мельком взглянуть на текст по ходу дела.
