Кусты больше не шевелились, и шорох стих, но Морган не терял бдительности.
— Что это? Какого дьявола? — спросил я.
— Чертова Тварь! — откликнулся он, не двигаясь. Его голос был резок и неестественен. Моего спутника сотрясала дрожь.
Я, было, снова заговорил, но увидел, как овес неподалеку от того места, откуда донесся шум, самым необъяснимым образом шевелится. Вряд ли мне удастся описать это зрелище. Казалось, что стебли не просто гнутся — сминаются под порывом ветра, сминаются и остаются лежать, и то, что сминало их, медленно и неотвратимо наползало на нас.
Ничто из когда-либо виденного мною не вызывало у меня таких необычных ощущений, как это небывалое, неведомое явление, и все же я не помню, чтобы испугался. Как-то раз, — упоминаю здесь об этом случае исключительно потому, что он пришел мне на память тогда, — беззаботно высунувшись из открытого окна, я по ошибке принял деревце на расстоянии вытянутой руки от меня за часть группы других, больших деревьев, росших поодаль. Оно, вроде бы, имело те же размеры, но гораздо более четкие и ясные очертания — я различал рисунок коры, форму ветвей, — и из-за этого оно выбивалось из общей картины, внося в нее разлад. Обыкновенное искажение воздушной перспективы, но он встревожило, почти напугало меня. Мы мертвой хваткой вцепляемся в привычные для нас законы природы, и любое, даже иллюзорное отступление от них воспринимается как угроза нашей безопасности, предзнаменование немыслимого бедствия. Поэтому беспричинное, казалось бы, волнение травы и неторопливое, неуклонное приближение линии слома внушали немалое беспокойство. Спутником же моим овладел настоящий страх, и я с трудом поверил в реальность происходящего, когда он резко вскинул ружье и выстрелил из обоих стволов по шевелящемуся овсу! Прежде, чем дым рассеялся, я услышал безумный вопль, похожий на рев дикого зверя, а Морган отшвырнул оружие, сорвался с места и бросился бежать. В следующее мгновение я оказался на земле, сбитый жестоким ударом чего-то скрытого дымом, чего-то мягкого, тяжелого, с чудовищной силой бросившегося на меня.
Не успел я подняться и подобрать вырванное у меня из рук ружье, как услышал крики Моргана, напоминающие предсмертные, и с криками его смешивались грубые, прерывистые звуки, какие издают дерущиеся псы. Похолодев от ужаса, я с трудом встал и посмотрел на Моргана — и не приведи Господь мне еще раз увидеть что-либо подобное! Меньше, чем в тридцати ярдах, стоя на одном колене, умирал мой друг. Его голова была запрокинута под жутким углом, шляпа слетела, длинные волосы растрепались, а тело кошмарно моталось из стороны в сторону, вперед и назад. Запястье поднятой правой руки было оторвано — по крайней мере, я не видел его. Другой руки было не различить. Временами, как теперь вспоминается, взгляду открывалась только часть тела, целые куски — не знаю, как и сказать, — как будто выцветали, а затем резкое движение туловища вновь позволяло их разглядеть.
Все это длилось считанные секунды, но за это время Морган успел принять все позы упорного борца, столкнувшегося с соперником куда тяжелее и сильнее его. Я не видел никого, кроме него, да и его не всегда четко. Не прекращавшиеся крики и проклятия моего друга заглушал хищный, яростный рев, на какой не способны ни один человек и ни одно животное из тех, что я встречал.
Недолго пробыв в нерешительности, я отбросил ружье и ринулся другу на выручку. Возникла хрупкая надежда, что с ним случился припадок, какая-то непонятная конвульсия. Но когда я подбежал к нему, он уже затих. Звуки смолкли, но с ужасом, какого не вызвало даже только что случившееся, я вновь стал наблюдать загадочное движение овса, на этот раз от истоптанной площадки вокруг распростертого тела к лесной опушке вдалеке. И только когда оно прекратилось у кромки деревьев, я смог оторвать взгляд от поля и повернуться к моему спутнику. Он был мертв».
III. И обнаженный бывает в лохмотьях
Коронер поднялся со своего места и остановился над покойником. Взявшись за край савана, он отбросил его с обнаженного тела, казавшегося в неверном свете восковым. Тут и там, однако, виднелись обширные иссиня-черные гематомы, возникшие из-за внутренних кровотечений вследствие полученных травм. Грудь и бока выглядели так, будто по ним молотили дубиной. Повсюду зияли рваные раны, изодранная кожа болталась лохмотьями.
Коронер обошел стол и развязал шелковый платок, проведенный под подбородком и стянутый узлом на макушке. Платок скрывал то, что когда-то было горлом. Кое-кто из присяжных встал, чтобы подойти поближе, но тут же раскаялся в своем любопытстве и отвернулся. Свидетель Харкер отошел к окну и оперся на подоконник, борясь с тошнотой и обмороком. Коронер вернул платок на горло и принялся вынимать из кучи одежды в углу один предмет за другим для короткого осмотра. Рванье насквозь пропиталось кровью. Присяжные держались в стороне. Их интерес к происходящему угас. Все это они, в действительности, уже видели, внове для них были лишь показания Харкера.
— Джентльмены, — провозгласил коронер. — Полагаю, больше нам засвидетельствовать нечего. Ваша задача вам известна, если вопросов у вас нет, можете выйти и обсудить вердикт.
Поднялся председатель — лет шестидесяти, высокий, бородатый, на вид неотесанный.
— Такой вопрос, господин коронер, сэр, — заговорил он. — Из какого дурдома этот свидетель сбег?
— Мистер Харкер, — спокойно и серьезно осведомился коронер, — из какого дурдома Вы сбежали?
Харкер снова побагровел, но смолчал, и семеро присяжных важно удалились из хижины.
— Если Ваш запас оскорблений иссяк, — сказал Харкер, когда они с коронером остались одни, — вероятно, я могу идти?
— Вполне.
Харкер уже собирался выйти, но замер у порога, сжимая дверную ручку. Профессиональная привычка в нем была сильна — сильнее, чем чувство собственного достоинства. Он обернулся к коронеру:
— Эта книжечка у Вас… Я узнаю ее. Это дневник Моргана. Она Вас так увлекла — Вы читали ее, пока я давал показания. Позволите взглянуть? Общественность хотела бы…
— Книжка не сыграет никакой роли в этом деле, — ответил чиновник, запуская руку в карман. — Автор сделал последние записи задолго до гибели.
После того, как Харкер покинул комнату, присяжные вошли и окружили стол; контуры тела под саваном просматривались пугающе отчетливо. Председатель устроился возле свечи, извлек из кармана карандаш и, приложив немало усилий, нацарапал на огрызке бумаги чуть позже с переменным успехом подписанный всеми вердикт:
«Мы, присяжные, решили, что останки погибли в объятеях пещерново льва, но нектрые из нас все-таки думают, что их кондратий обнял».
