Почему она снова ничего не сказала ему? Большая стрелка часов уверенно уползала за шестёрку. Лекция Горгульи уже началась, и дверь заперли изнутри. Маша прекрасно видела, что спешить некуда, потому она и стояла перед Мифом, не шевелясь.
Да, наверное, именно поэтому и стояла.
Компьютерный указатель щёлкнул по алому крестику — статья исчезла с экрана, как будто её и не было. Миф испытывающе взглянул на Машу. Она стояла на прежнем месте.
Понятное дело, что он ею так недоволен — Маша даже эту жалкую статью написать не в состоянии. Даже жалкую статью, в которой всего-то и требовалось, что собрать нужные данные в институтском архиве! Что тут говорить о полевой работе.
Зря проторчала там месяц, задыхаясь в пыли и теряя зрение от тусклого мигающего света. Работы здесь ещё минимум на неделю — это если каждый день после занятий. Снова перетаскивать туда-обратно тяжёлые папки с машинописными страницами. От них, если прижать к груди, остаются серые пятна на рабочем халате. Значит, всё снова.
— Ты что-то ещё хотела? — Раздражение в его голосе стало уже слишком явным. Его было не скрыть. — Иди, иди, а то опоздаешь на лекцию.
Она развернулась и вышла. Сама виновата, в конце концов. Кто просил идти под его руководство? Сама ведь пошла, из упрямства. Из желания доказать ему что-то. Если бы летом она знала, если бы только знала.
Впрочем, Маша прекрасно понимала, что даже если ей придётся торчать в архиве весь остаток жизни, она не отступится. Она Мифу такого счастья не подарит! Пусть кривится и смотрит на неё поверх очков. Пусть курит, наполняя всю комнату синюшным дымом. Не на ту напал, господин лучший оперативник.
Выкрашенные в бежевый институтские стены знали много прикосновений. Их обтирали спинами ожидающие, руками хватали те, чья походка делалась неверной, пристраивали на них тетради судорожно списывающие. Кое-где виднелись незакрашенные надписи-царапины. Маша вела по ним рукой, не читая. Все эти надписи — и даже те, что были до них — она знала наизусть.
Маша дошла к триста первой аудитории и из упрямства простояла у стены всё время до перерыва, почти не меняя позы. В притихшем коридоре был хорошо различим голос Горгульи — по-военному чеканные фразы.
Хорошо бы вообще не попадаться ей на глаза хоть сегодня — так ведь потом всё равно выяснит, почему не пришла, да что случилось. Пусть уж так.
Мелодично разлился по этажам звонок, и в двери повернулся ключ. Маше показалось, что стоило двери чуть приоткрыться, как в коридор высыпала сразу вся группа, застучали шаги по скользкому полу.
Они её окружили таким плотным кольцом, что даже Горгулья, реши она прорваться к опоздавшей, не разорвала бы строй.
— Ну что? — первой спросила Сабрина, загодя хмурясь.
— Ничего, сказал всё переделать. Как я и думала. — Маша старалась ни на кого не смотреть.
— Вот зараза! — упоённо-громко подвёл итог Рауль. — В третий раз посылает переделывать.
Ляля ткнула его локтем в бок — потише мол, тут преподаватели ходят.
— По-моему, сейчас самое время от него уйти, — заявила она не менее громко, чем Рауль. — Пока всех руководителей не расхватали. А что, потом дождёшься — не к кому будет приткнуться.
Сабрина смотрела молча, кажется, даже не мигая, и её взгляд угнетал Машу больше всего, даже больше, чем слова всех остальных.
— Я бы на твоём месте ушла, — сказала Ляля, окончательно выдохшись.
Все смотрели на неё так выжидающе, что Маше пришлось ответить.
— Нет, я не уйду. Я не могу так… отступить. Понимаете? Тем более, что никто другой не занимается оперативной работой.
Кто-то вздохнул, кто-то всплеснул руками, и круг распался, только Сабрина осталась стоять рядом, сложив на груди руки. Её злое напряжение сменилось отрешённой усталостью.
— Пойдём что ли, — вздохнула она наконец, кивая на дверь аудитории. Хвост чёрных волос качнулся от плеча к плечу.
И очень вовремя. Горгулья начала лекцию за пять минут до конца перерыва.
— А отдохнуть? — горестно вздохнул с задней парты Рауль.
Она сердито вскинулась, дрогнул бледно-розовый шрам на левой щеке. Коротко стриженые волосы топорщились ёжиком, почти бесцветные в ярком солнечном свете.
— Отдохнёте в гробу.
Иногда Маше казалось, что если за день она ни разу не услышит «в гробу отдохнёте», день будет прожит бессмысленно и глупо. Не успела она скользнуть за первую парту, как взгляд Горгульи обратился к ней.
— Орлова, ты курила?
Ну вот, как по расписанию.
— Нет, Татьяна Альбертовна, я просто была в кабинете у Мифодия Кирилловича.
Губы Горгульи дрогнули, словно она собиралась продолжить обличительную речь, после которой Маше обязательно захотелось бы сжечь всю сигаретную промышленность мира, но не издала ни звука. Поджала бледные губы.
— Садитесь быстрее, начинаем.
Мифа они все не любили — Маша знала. Точно так же знала, что при всей нелюбви, никто и никогда не решится ему перечить в открытую, а уж тем более — крутить интриги за спиной. Так что он может курить у себя в кабинете, встречаться, с кем захочет, и приходить на работу, когда вздумается. Никто и никогда не пойдёт против Великолепного Мифа.
* * *
На доске объявлений висел листок бумаги: «собрание преподавателей», дата, время. Миф сорвал его, оставив на кнопке клочок бумаги, окинул взглядом остальные объявления. Кого-то отчисляли, от кого-то требовали справку медосмотра, ничего примечательного.
Кафедра — дверь направо, табличка на четырёх шурупах. Унылое совещание затянется как всегда до глубокого вечера. Он без стука открыл дверь.
— Как старые раны, болят на перемену погоды? — Миф прошёлся по кафедре, скрипя паркетом.
Горгулья обернулась. Максим сгорбатился за столом, делая вид, что его здесь нет. В конце вытянутой комнаты кашлял и вздыхал Ли. Аннет торопливо свернула окошко пасьянса на экране компьютера. Высокие окна подёрнулись вечерним маревом. Институт уже притих: разошлись курсанты, но ещё горел свет в некоторых окнах.
Миф подцепил двумя пальцами стул, поставил его рядом с Горгульей. Сел верхом. У неё на столе лежала связка ключей с потёртым брелоком-компасом. В оболочке из прозрачного пластика болтался шар — север, юг и так далее.
— Положите на место, — потребовала Горгулья, проследив за его руками.
У неё было каменное лицо — не просто так курсанты наградили её прозвищем, — даже не каменное, обсидиановое. У неё был шрам через левую щёку и жёсткий взгляд цвета испитого чая. Ещё — неловко вывернутая нога, которая болела каждую весну и осень, из-за которой походка Горгульи тоже делалась каменной, походкой статуи. Не просто так её отправили в отставку.
