– Очень приятно, – солгал я. – А меня Арсений…
– Вы армянин или, может, еврей?
Лилия с интересом заглянула в мои водянистые глаза.
– С чего это вы взяли? – к своему ужасу, ответил я вопросом на вопрос.
– Ну как же, Арсен… Нерусское какое-то имя.
И вот тут-то я невзлюбил жительниц Орехова-Зуева. В том числе и девушку Елену.
Мы завершили с Лилией белый танец, и она силком затащила меня в рой гудящих женских ртов.
– О-о! Мужчина! – раздалось сразу со всех сторон.
Можно было подумать, что мужчина и вообще-то большая редкость, а в Орехове-Зуеве это прямо-таки – музейный экспонат.
– Это Арсен, – представила меня своим подругам Лилия, словно хотела сказать, что насчет мужчины ее товарки в корне ошиблись.
Я решительно возразил, что меня зовут Арсений. Но неприятное имечко так и приклеилось ко мне. По крайней мере, на ореховском химкомбинате.
Во главе стола возникла каучуковая дамочка и предложила всем выпить за начало отдыха.
– Это Томка, – пояснила бледная девушка справа от меня, – бригадирша из первого гальванического.
Ни имя, ни звание мне ровным счетом ничего не сказали. Но выпить пришлось. В самом деле, не станешь же отказываться, когда это предлагают женщины. Да и как бы это выглядело: ты отказываешься, стыдливо прикрывая стакан ладонью, а куча теток шумно уговаривают тебя: «Ну немножечко! Ну последнюю!» Словом, мне пришлось выпить.
Разговор стал оживленнее. Даже черноглазая бригадирша первого гальванического больше не выскакивала из-за стола при первых же аккордах любой музыки. Черные глазки то и дело впивались в меня. Руки сноровисто разливали коньяк.
– Вообще-то я закончил педагогический, – с удивлением услышал я свой монотонный голос, – но вот, работаю здесь. Заместителем директора…
Эти слова явно вызвали одобрение женской части коллектива. Хотя, черт, какой женской части, если единственной мужской частью был я сам.
– Трудно, наверное, заместителем-то устроиться? – подала голос Елена.
– А кому сейчас легко? – в моем голосе послышались учительские нотки.
О том, что «замдиректора» стояло только в моей трудовой книжке, а на самом деле в «Полевом стане» мне было отведено скромное место «организатора массовых мероприятий в сезонный период», я умолчал. Тем не менее в высокопоставленную роль я вошел уже часа через два.
А именно часа через два я вскочил на сцену и крикнул:
– А теперь – «Таганка»! Ленька, давай! Жарь!
Женщины принялись рукоплескать.
– Тага-а-анка! – захрипел я, не дожидаясь аккомпанемента.
– Сеня, не надо, – предостерегающе пробормотал Тимирязьев. – Иди к себе в номер.
Но я не послушался, а, наоборот, соскочил со сцены, подбежал к ореховскому столику и потянул скатерть на себя. Заставленная грудой закусок, бутылок и толстых локтей работниц химпроизводства скатерть не поддалась. Я потянул сильнее. Тарелки беззвучными осенними листьями спорхнули на пол.
– Плачу за все! – крикнул я и тут же сильно преувеличил свой статус: – Как директор этого гадюшника!
После этих слов все покрылось каким-то лиловым туманом, слегка отдающим духами «Красная Москва» и «Незнакомка». Сквозь эту пелену пару раз прорвалось было перекошенное от злости лицо нашего директора Владимира Михайловича Помазкова.
Очнулся я лишь под утро, обнаружив перед своим носом желтоватые обои номера первой категории на втором этаже.
Я немедленно перевернулся на другой бок. На меня испуганно уставились чьи-то глаза, наполовину прикрытые одеялом.
– Приставать будете, – раздался дрожащий голос.
Приставать? Да я пошевелиться-то толком не мог.
– Не буду, – просипел я и понял: что-то произошло. – А что случилось?
Одеяло шевельнулось. Из-под него высунулись пухлые девичьи щеки с персиковым пушком.
– Да так. Вы песню какую-то спеть хотели, а вам не дали… Ну вот вы и побили посуду. Хотели милицию вызвать, но Тамара из гальванического сказала, что не надо…
Опять эта гальваническая Тамара.
– А здесь я как оказался?
– Очень просто. У девочек у всех двойные номера… С соседками. А я – одна. Я говорю им, он же приставать начнет. А они говорят, да он же всего на одну ночь… Утром мы, мол, его заберем.
– Ясно, – подытожил я.
Дожидаться, пока меня заберут «девочки», не хотелось. Доковыляв до двери, я обернулся.
– Звать-то вас хоть как?
– Елена…
Персиковые щеки качнулись в мою сторону. «Ох и растолстеют же эти щечки года через три-четыре», – подумал я и поспешил убраться восвояси.
В «Полевом стане» я проработал еще дня два. После чего директор уволил меня без выходного пособия. По собственному желанию. Вот именно, по его собственному.
Но связь с Еленой, по случайной странности, не оборвалась. Примерно через месяц после моего неудачного эстрадного дебюта ко мне домой ввалился Ленька Тимирязьев. (От великого садовода этот великий саксофонист отличался лишь мягким знаком в фамилии.)
– Привет, старик! – крикнул он с порога. – Пляши!
– Я уж раз сплясал, премного благодарен.
– Тебе письмо, дурилка картонная!
– Знаешь, Леня, у меня с тобой всегда одни неприятности, – пробурчал я. – Хорошо еще, в трудовик ничего не записали. А то работал бы я сейчас не учителем, а дворником.
– Ну, старик, это уж ты сам виноват. Хороший мог бы навар слупить за каникулы. А письмо и правда есть. – И Ленька достал из-за пазухи нечто, весьма смахивавшее на солдатский треугольничек.
– Это что, с фронта? – поинтересовался я.
– Почти. Из Орехова-Зуева. Тебе ничего не говорит это название?
М-да. Я скривился. От названия этого населенного пункта меня просто выворачивало наизнанку.
– Пришло на адрес нашего гадюшника, – жизнерадостно объявил Ленька. – Но адресовано тебе. Девушка, похоже, не в курсе, что тебя после вашего с ней праздника уволили…
Я разорвал конверт, оттуда выпал розовый клочок.
Уважаемый Арсен!(Тьфу ты, пропасть!) Вас уже уволили? Нехорошо что так получилось. А все выходит изза нас. Что поделать ктото отдыхает а ктото работает.(Логикой и знаками препинания автор не грешил.) Если вас никуда не берут можете приезжать к нам в Орехово. На химический. Может коечто получиться…
И подпись: «Елена Кондакова».Ленька глянул на мое ошарашенное лицо и гаденько ухмыльнулся:
– Что, старичок, одна из твоих тогдашних компаньонок запала?
– Ну какой я тебе старичок, – почему-то рассвирепел я. – Ты принес письмо? Принес! Почтальон сделал свое дело – почтальон может уходить. Где расписаться?
– О-о! – протянул Тимирязьев. – Да тут любов! Ну ладно, ты слюни-то не распускай. Я к тебе попозже загляну…