Непонятным казалось и другое — та серьезность, с которой Кори воспринял всю эту историю. По-прежнему оставаясь живым и интересным собеседником, он иногда посреди разговора внезапно замолкал, и я видел, как на его лице появлялось отрешенное выражение, словно его тревожило что-то такое, чего он не мог понять сам и о чем не решался рассказать мне. Это проявлялось у него по-разному — мимолетное замешательство, пристальный взгляд в сторону океана, несколько сбивчивая речь и частая потеря нити разговора, словно мой друг находился во власти какой-то навязчивой мысли, лишавшей его возможности сосредоточиться.
Наверное, мне тогда следовало взять инициативу в свои руки и разузнать все о предмете, так явно занимавшем его мысли; однако я не счел возможным вмешиваться в его личные дела, считая, что они меня не касаются. Хотя мы и были давними приятелями, я не был уверен, что имею право на такие действия, к тому же Кори и сам не стремился посвящать меня в свои проблемы, поэтому я предпочитал делать вид, что ничего не замечаю.
Тем не менее, если мне будет позволено перейти наконец к событиям, связанным с исчезновением Кори и моим вступлением во владение его собственностью — согласно оставленному им завещанию, — то первым делом следует сказать, что именно в то время Кори начал делать необычные записи в своем дневнике, который ранее велся им исключительно для фиксирования этапов творческого процесса. Хронологически эти записи соотносятся с некоторыми фактами из последних месяцев жизни Джеффри Кори.
«7 марта. Прошлой ночью видел весьма странный сон. Кто-то велел мне преклонить колени перед „Морской богиней“. Утром обнаружил, что у статуи влажные голова и плечи, словно я облил ее водой. Сразу принялся устранять повреждения, словно кто-то меня к этому принуждал, хотя в тот день я планировал заняться „Римой“. Это внутреннее принуждение начинает меня беспокоить.
8 марта. Новый сон — я плаваю в окружении каких-то мужчин и женщин. Когда они подплывают ко мне, я вижу их лица, которые кажутся мне странно знакомыми — словно я видел их на фотографиях в старом альбоме. Я знаю, откуда этот сон — все из-за дурацких намеков, которых я наслушался в лавке Хэммонда; разумеется, речь шла о Маршах. Байка о том, что их прапрадедушка Джетро жил в море. И имел жабры! То же самое болтают об Уэйтах, Джилменах и Элиотах. Аналогичную чепуху услышал на железнодорожной станции, куда зашел, чтобы навести кое-какие справки. Эти басни местные жители пересказывают друг другу уже несколько десятилетий.
10 марта. Кажется, я и в самом деле хожу во сне, поскольку в „Морской богине“ кое-что изменилось. На ее теле появились странные отпечатки, словно статую сжимали чьи-то руки. Не понимаю, как это возможно, поскольку материал давно затвердел и оставить на нем следы можно лишь с помощью резца или подобного инструмента. Впечатление такое, что отпечатки рук были оставлены еще на мягкой глине. На сей раз статуя была мокрой с ног до головы.
11 марта. Ночью произошло нечто совершенно невероятное. Самый явственный сон из всех, какие я когда-либо видел. Я бы даже сказал, самый эротический. До сих пор испытываю волнение. Мне приснилась женщина — обнаженная. Когда я улегся в постель, она скользнула ко мне и оставалась со мной всю ночь. Мне снилось, что мы занимаемся любовью — или мне так казалось. После Парижа я не испытывал ничего подобного! И какие ощущения — все было так живо, словно я вновь вернулся в наш квартал! Даже слишком живо, поскольку я проснулся совершенно измотанным. Я действительно провел бурную ночь — постель вся измята.
12 марта. Тот же сон. Крайняя усталость.
13 марта. Снова плавал во сне. В морских глубинах. Далеко внизу какой-то город. Рьех или Р'льех? И еще нечто, именуемое Великим Тулу?»
Когда мы с Кори встречались в марте, он почти не рассказывал о своих снах. Выглядел он невероятно усталым, говорил, что плохо спит и что совсем не отдыхает — когда бы ни ложился в постель. Один раз он спросил, слышал ли я когда-нибудь названия «Р'льех» или «Тулу»; разумеется, ничего подобного я не слыхал, хотя на второй день моего визита у меня появилась возможность их услышать.
В тот день мы отправились в Инсмут — короткая поездка длиной менее чем в пять миль, — и вскоре я обнаружил, что Кори затеял ее вовсе не для того, чтобы ходить по магазинам. Это больше напоминало изыскательскую экспедицию, в ходе которой он пытался собрать всевозможную информацию о своей семье и ради этого таскал меня из одного места в другое. Так, из лавки Феррана мы отправились в публичную библиотеку, где обнаружили древнюю старушку библиотекаршу, оказавшуюся бесценным кладезем сведений о всех старинных семействах Инсмута и его окрестностей; под конец она назвала нам имена двух глубоких старцев, которые еще могли помнить давних Маршей, Джилменов и Уэйтов; найти старцев можно было в их обычном пристанище — салуне на Вашингтон-стрит.
Инсмут, при всем своем бедственном положении, таил в себе некое очарование, пред которым не смог бы устоять ни один любитель археологии или архитектуры, ибо возраст городка насчитывал более ста лет, и основная часть его построек — кроме тех, что находились в деловой части, — была не менее старой. Хотя многие из домов были заброшены, а некоторые и вовсе разрушены, их архитектурные черты по-прежнему отражали культуру, давно сошедшую с американской сцены.
В прибрежных кварталах, и в частности на Вашингтон-стрит, последствия произошедшей катастрофы были особенно заметны. Лежавшие в руинах здания («Взорваны, — пояснил Кори, — по приказу федеральных чиновников, так мне говорили») никто и не думал разбирать, поскольку все соседние улицы были завалены битым кирпичом и проехать по ним было невозможно. Одна из улиц была практически стерта с лица земли; от всех примыкающих к докам старинных зданий, некогда использовавшихся в качестве складов, но уже давно заброшенных, остались одни руины. По мере того как мы приближались к берегу океана, в воздухе все сильнее чувствовался тошнотворный, удушливый запах гниющих водорослей и рыбы, запах гораздо более сильный и резкий, чем те, что обычно витают на морском побережье или возле внутренних водоемов.
Большая часть взорванных складов, по словам Кори, принадлежала семье Марш — так ему сказали в лавке Феррана. И в самом деле, семейства Уэйт, Джилмен и Элиот пострадали от нападения значительно меньше; основной удар федеральных властей обрушился именно на Маршей и их собственность в Инсмуте; впрочем, принадлежавшая им компания «Марш рифайнинг», занимавшаяся производством золотых слитков, не пострадала и по-прежнему давала работу тем, кто не занимался рыболовством, хотя формально управляли ею уже не выходцы из клана Маршей.
