Волк хрипел, лежа на спине он стал совершенно беззащитен и скоро затих перед смертью, как-то странно, почти по-человечески икая.
Голова со слипшимися от крови волосами, мерзла на холодном ветру, но сил накинуть капюшон не осталось. Иван лежал на остывающем звере, снова ему казалось, что он в бане, ноздри щекочет медово — березовый дух. Он лежал на полке и слышал, как смеются брат и мама. Ласковые и сильные мамины руки подняли сомлевшего мальчишку, и вынесли на воздух, Иван летел на маминых руках над травой, под высоким летним небом, потом мама опустила его в теплую воду у самого берега, и брызнула ему в лицо водой.
— Ванечка, Ванечка в кого же ты такой слабый, а обещал богатырем вырасти, нас с бабкой в обиду не давать.
И он очнулся. В степи мела поземка, небо быстро темнело, и сползая с окоченевшего трупа зверя, мужчина попытался встать, и с третьей попытки ему это удалось, и он спрятав руки подмышки и накинув капюшон, побрел по степи.
Покров уже наступил, но снега было немного, кое-где еще пробивалась выросшая от осенних дождей трава. Идти было нетрудно, ботинки крепкие, и даже порванная волком куртка грела, пока не усилился ветер, и темные тучи не просыпались на степь, мелкой порошей, слепящей глаза, так, что он чуть не прошел наезженную колесам машин дорогу.
Широкая наезженная колея вела к людям, тропинка узкая, еле заметная в снегу, уводила, скорее всего, на летние пастбища, в никуда. Иван не знал, что именно узкая тропинка шла за сопку, к поселку, а колея, накатанная городскими рыбаками, уводила к оврагу, где протекала река.
Женщина стояла на самой развилке. Она была высокой, даже для рослого Ивана, длинные белые волосы развевались на ветру, платье, похожее на ночную рубашку, напротив, стояло словно накрахмаленные шторки на маминых окнах.
Иван рассмотрел ее очень хорошо: и распахнутый ворот, и нательный крест на шелковом шнурке, не таявшие снежинки на распущенных волосах, и только глаз женщина не поднимала.
Она была молода, если можно так сказать о привидении, лет тридцать, совсем живая женщина, если не всматриваться в мертвенно бледную кожу и прозрачное тело.
Испугаться сил не было. Слышал Иван про эту женщину в белом, вроде когда-то давно сбили у одной женщины сына на дороге, маленького, дошколенка еще. Умерла она с горя, но стала являться привидением на дороге, и такой буран начинался тогда в степи, что многие одиночки, едущие по дороге, останавливались, да так и замерзали в машинах, или от угара погибали. А еще, что та машина, за которой она летит по дороге, пытаясь догнать, непременно разобьется.
«Видно давно никто ей не попадался, трасса из-за бурана перекрыта, вот и моя душа ей достанется, пешеходная» — подумал путник.
Но веря и не веря в нее, он все же перекрестился, и пожелал ее душе покоиться с миром.
Привидение вздрогнуло, но молитвы не испугалось, а наоборот, подняло ресницы, и посмотрела Ивану прямо в глаза.
За заиндевевшими ресницами, зияла черная пустота.
Пока он шел, силы вроде еще оставались, но вот остановился, и голод и усталость навалились, придавили к земле, словно чугунные ворота, и Иван устало опустился в снег.
— Вот и конец дороги, прости мама. — Душу его охватила такая безнадега, что Иван свернулся калачиком прямо у ног призрака и уснул, поэтому и не видел, как у приведения дрогнули бескровные губы, и по щеке покатилась слеза.
Мама пекла пироги. Руки по локоть в муке, на глаза падает выбившиеся из — под косынки непослушная прядка, мама дует на нее, не отрываясь от теста, раз другой, но все же терпение ее лопается, и она заправляет волосы, при этом забелив мукой лоб и часть щеки.
Ваня стережет рыбную начинку от кота, и хоть ему страсть, как охота тоже колобка скатать из мягкого белого теста, приходиться отвлекаться на мяукающего Ваську и гоняться за ним по дому. Но вот, наконец, кот пойман и выдворен на улицу, и Иван, толкаясь со старшим братом за место около матери, получает свою толику теста и начинает месить колобок. Брату доверяют даже делать небольшой пирожок с начинкой, но и Ванино рукоделие мама хвалит, и он укладывает его на противень, и видит, как колобок перемещается в печь, заслонку закрывают.
Потом все вместе убирают стол, бабка достает выбеленную с красивой мережкой скатерть, та украшает стол только в большие праздники. Сегодня именно такой день: Ваня пошел в первый класс, отец прислал ему из города ранец, брату сумку через плечо, маме яркий платок с золотыми нитями, а бабе Нюше, простой штапельный.
И они садятся за стол и первый стакан с компотом за отца-кормильца, что не забывает, ни жену, ни детей.
Много позже Ваня узнает, что у бати в северном городе другая жена и дети, и мамка ему в письме дала развод, но из года в год пока он не ушел в армию, они всегда отмечали пирогами, редкие отцовские посылки и письма.
Хлебный дух, сдобренный рыбной начинкой, травами кружил голову, желудок свело от боли, и Иван очнулся.
— Да подожди ты одежу снимать, пусть оттает немного, да дверь открой, угорит же.
Голос был удивительно знакомым, это же Пасечник, все так его звали в деревне, имя забылось, а прозвище прижилось.
Иван попытался встать, но сил не было, он впал в забытье.
Во сне снежная женщина все пыталась согреть свои ледяные руки у Ивана на груди, от холода сердце останавливалось, не хватало воздуха, но потом холод отступил, и мрак тоже. Он ощутил во рту горячий сладкий чай, чай разливался по телу, словно огонь, до самых кончиков пальцев, и скоро, он заснул крепким здоровым сном уставшего человека.
Утром они сидели с Пасечником, и пили самогон, заедая кровяной колбасой, на покров хозяин зарезал свинью.
— Эх, Ванька, фартовый ты парень, это ведь меня лайка моя, Найда, в степь позвала. И воет и воет, и в избу рвется, сроду с ней такого не было. Сначала думал к покойнику, или на луну бесится, а потом словно кто-то в окошко постучался и позвал, я то уже ничего не боюсь, стар, боятся, а так другой бы и сомлел со страха. Жена, правда, моя, Зоя Павловна стращала, не ходи, а вот пошел, и теперь я герой.
Зоя Павловна, маленькая сухонькая старушка, за стол не садилась, сидела в углу и вязала носок.
Иван, молча, закусывал.
— А ведь ты Ванька зря в поселок шел, мамку твою в город на вертолете больничном увезли. Сноха с ней поехала, брата твоего старшего жена, Валька. Вот сейчас выпьем, так я на лыжах сгоняю, может, звонила с города, уже три дня прошло, как улетели.
Ивану было смешно и грустно, в его рассказы о бандитах дед не поверил, а в женщину призрака сразу.
— Да, я сам на лыжах схожу, дядя Пасечник.
