Иллюзия пришла скорее, чем он думал. Сначала она была маленькой, как изукрашенная крышка сигарной шкатулки, но тут же принялась расти и в размере, и в четкости, затмевая даже картину камина, в который глядел Танстон. Дверь выглядела массивной, зеленой, и мышекрылая фигура на ней тускло мерцала, словно ростовая инкрустация из перламутра. Он сосредоточился на ней, поймал себя на том, что обшаривает глазами дверь в поисках щеколды или ручки, нашел ее – большой металлический крюк. Через мгновение дверь распахнулась, будто сила его взгляда толкнула ее внутрь.
Он помнил, что предписывала дальше книга: восстань из тела и иди в дверь – но никакого движения он не почувствовал, ни физического, ни духовного. Ибо через дверной проем он разглядел только… свой собственный кабинет, ту его часть, что была у него за спиной, словно бы отраженную в зеркале. Однако нет, потому что в зеркале левое становится правым – он видел заднюю часть комнаты, в точности какой ее знал.
И она была не пуста!
Вкрадчивая, подвижная темнота не то текла, не то кралась по ковру между креслом и пепельницей, словно осьминог по морскому дну. Танстон смотрел во все глаза. Это было не облако и не тень, но что-то плотное, хотя и не вполне ясно очерченное. Оно подползало ближе и ближе к самому порогу воображаемой двери – и там начало вздыматься стройной башнею мрака.
Танстон подумал, что если картина в дверном проеме с точностью воспроизводит комнату позади него, если она просматривается почти до того места, где стоит его кресло… если, иными словами, нечто темное, неопределенное и текучее раскручивается там сейчас… то оно должно быть прямо у него за спиной. Он не шевельнулся, даже дыхание не стало быстрее.
Тьма обретала форму – как бы безлистного дерева с изможденным стволом и движущимися, щупальцеподобными ветвями – и поднималась уже до самого потолка потусторонней комнаты. Усики качались, словно от легкого ветерка, извивались и тянулись вниз – точно над тем местом, где могла бы находиться голова сидящего в кресле человека. Если эта штуковина и вправду была сейчас позади него, она определенно тянулась к его голове.
Танстон прыгнул прямо из кресла вперед, туда, где маячила дверь. Оказавшись на безопасном расстоянии, он выпрямился и совершенно кошачьим, несмотря на всю свою борцовскую тушу, движением развернулся на полупальцах. Из всего множества странных заклинаний, прочитанных за годы не менее странных исследований, одно само прыгнуло ему в уста – то, что из «Египетских тайн»:
Стань недвижим, во имя небес! Ни огня не причиняй, ни пламени, ни иной пагубы!
У себя за креслом он увидел высокую черную тень; венчающие ее щупальца свисали как раз над тем местом, где только что было его тело. Свет гаснущего камина не позволял разглядеть силуэт и детали, но сейчас тень была достаточно плотной. Танстон знал, что отступать нельзя ни на шаг, но рядом, на расстоянии вытянутой руки, был массивный старый письменный стол. Молниеносным броском он подцепил ручку ящика, дернул, сунул внутрь руку и выхватил тонкую палочку – ничего особенного с виду, просто грубо оструганный прутик боярышника. Выставив деревяшку перед собой, как кинжал, он двинулся к размытому гостю. Ткнув в его сторону заостренным концом прута, он начал:
– Повелеваю и заклинаю тебя именем…
Сущность содрогнулась. Щупальца ее растопырились и затрепетали, так что она стала на миг похожей на гигантскую сухопарую длань, молящую о пощаде. Пока Танстон сверкал на нее глазами и тыкал палкой, черный очерк утратил четкость и стал на глазах растворяться, как чернила растворяются в воде. Черный превратился в серый, тень съежилась, заскользила к двери и просочилась, судя по всему, между нею и косяком. Воздух очистился, и Танстон вытер лицо свободной от палочки рукой.
Нагнувшись, он подобрал книгу, которая соскользнула у него с колен, и посмотрел в огонь. Дверь, если она, конечно, существовала где-нибудь, кроме его воображения, бесследно пропала. Танстон взял с поставца трубку и сунул в рот. Лицом он был бледен, как смерть, но чиркнувшая спичкой рука совсем не дрожала.
Книгу он аккуратно положил на стол.
– Кто бы ты ни был, написавший эти слова, – молвил он, – и где бы ты сейчас ни находился, спасибо, что предостерег. Я буду осторожнее.
Он обошел кабинет, задержавшись над ковром, где возникла тень, потыкал его ногой, даже встал на четвереньки и понюхал. Потом покачал головой.
– Ни следа, ни знака, – пробормотал он, – и, однако же, на несколько мгновений она стала реальной и достаточно сильной… И я знаю только одного человека, которому хватит ума и воли, чтобы вот так на меня напасть.
Он выпрямился.
– Роули Торн!
Джон Танстон взял шляпу и плащ, спустился в холл, вышел на улицу и остановил такси.
– Отвезите меня к номеру восемьдесят восемь по Масгрейв-лейн, Гринвич-Виллидж, – велел он шоферу.
Крошечная книжная лавка походила на грязную, засиженную летучими мышами пещеру. Чтобы проникнуть туда, Танстону пришлось спуститься с тротуара на несколько ступенек, мимо вытертой почти до неразличимости вывески «ВСЕВОЗМОЖНЫЕ КНИГИ». Под землей сходство становилось еще разительнее. Словно бы ты оказался в естественного происхождения гроте, где кругом громоздились геологические напластования книг самых причудливых форм и размеров – на полках, на стендах, на столах, кучами прямо на полу, как отвалы породы. С потолка на проводе свисала голая лампочка, но света ее хватало лишь на переднее помещение. Ни единый луч не смел проникнуть за порог дальней комнаты. Как всегда, безо всяких зрительных картинок, Танстон ощущил там присутствие еще одной книжной пещеры, еще больше размером, где сталактиты из томов наверняка каким-то непостижимым образом свисали даже с потолка.
– Я была уверена, что вы придете, мистер Танстон, – приветливо проворчал дальний угол, и старая хозяйка проковыляла из сумрака вперед.
Она оказалась грузная, седая, потрепанная, но лик имела горделивый и клювастый, а глаза и зубы – как у двадцатилетней девицы.
– Профессор Рейн [35] и Джозеф Деннингер могут сколько угодно писать книги и доказывать возможность передавать мысли на расстоянии. Я же просто сижу тут и практикую это искусство – с теми, чей разум сонастроен моему. Вроде вас, мистер Танстон. Рискну сказать, вы пришли сюда за книгой.
– Предположим, – сказал Танстон, – мне нужен экземпляр «Некрономикона»?
– Предположим, – подхватила старуха, – я дала его вам.
Она обернулась к ближайшей полке, вытащила несколько книг и сунула руку в открывшуюся за ними полость.
– Никто из известных мне людей не способен открыть «Некрономикон» и не влипнуть в неприятности. Для всякого другого цена была бы непомерно высокой. Вам же, мистер Тан…
– Положите книгу, где взяли! – резко велел он.
Она только поглядела на него своими яркими молодыми глазами, поставила книги на место и стала ждать, что он еще скажет.
– Я знал, что он у вас есть. Я хотел только увериться, что он все еще у вас. И здесь и останется.
– Останется, – пообещала хозяйка, – если только не понадобится вам.
– А Роули Торн сюда захаживает?
– Торн? Такой, вроде разжиревшего белоголового орлана? Месяцами не бывает. У него денег нет, чтобы заплатить мои цены – учитывая, сколько я заламываю ему даже за дешевые репринты Альберта Великого.
– Доброго вам вечера, миссис Харлан, – сказал Танстон. – Вы очень добры.
– Это вы добры, – возразила она. – Ко мне и к куче других людей. Когда вы умрете, мистер Танстон (а это, надеюсь, будет еще очень нескоро), целое поколение будет отмаливать вашу душу до славы господней. Могу я вам кое-что сказать?
– Прошу вас. – Он замер уже почти на пороге.
– Торн был здесь однажды, просил меня о любезности. Речь шла о старом больном бедняге, который живет – если это, конечно, можно назвать жизнью – в многоквартирном доме на другом конце города. Его зовут Кавет Лесли. Торн уполномочил меня заплатить любую цену за книгу, находившуюся во владении этого самого Лесли.