То, что выскользнуло из люка, было уже толщиной не с садовый шланг, а с человеческое бедро. Червь. Мать всех морских червей. Нечто крапчато-серое сверху и белесое снизу. Из черного морщинистого рта, словно слюна, свисали нити прозрачной слизи.
Маркс издал какой-то невнятный звук, у Гослинга перехватило дыхание.
— Боже мой, — прошептал Морс.
Червь примерно на четыре фута возвышался над люком. Влажный, склизкий, зловонный, он омерзительно извивался в электрическом свете. Его черный морщинистый рот растянулся в стороны и обнажил… язык. Язык, похожий на штопор. Предназначенный, видимо, чтобы буравить плоть своей жертвы. Подобно глубоководной миксине или угрю, это чудовище — как и то дохлое существо на палубе — впивалось в плоть своей жертве и пожирало ее изнутри.
По крайней мере, эта мысль мелькнула у Гослинга в голове, и он был почти уверен, что близок к истине.
Червь раскачивался из стороны в сторону, словно змея, издавая шипение. Его отвратительный розовый язык выступал изо рта на пять-шесть дюймов. Это было мерзкое, крайне отвратительное зрелище. Морс ударил червя багром, и тот издал пронзительный визг. Он продолжал его молотить. Червь же раздулся как шар, обливаясь слизью, и путаясь в ее нитях, как в паутине.
Удары Морса явно разозлили его.
Он поднялся из люка еще на два фута, угрожающе раздувшись так, что был теперь толщиной с человеческую талию.
Гослинг схватил гаечный ключ и ударил червя в то место, где, как ему казалось, была его голова.
Морс продолжал молотить червя багром.
Но у Маркса возникла идея получше. Он убежал и вернулся с углекислотным огнетушителем. Он вытащил стопорное кольцо и окатил червя белым замораживающим туманом. Эффект был незамедлительным. Тварь раздулась, видимо, включив защитный механизм, а потом сжалась до первоначальных размеров. Она извивалась на палубе, скручиваясь в кольца, и пыталось стряхнуть с углекислотную пену, высасывающую из нее тепло.
— Вот, получай еще, сукин сын! — закричал Маркс, заливая тварь из огнетушителя. Сейчас было видно лишь белый, клубящийся туман, и источаемую червем слизь. С оглушительным, пронзительным визгом он соскользнул в отверстие люка. И все услышали всплеск.
Подсказка никому не требовалась.
Швырнув крышку на место, они принялись закручивать болты. Закручивать намертво. От углекислотного тумана и смрада твари было нечем дышать. Кашляя, Маркс надел на болты храповик и зафиксировал крышку.
Больше снизу звуков не раздавалось.
Все пытались отдышаться, вне себя от ужаса, тошноты и нервного напряжения.
Переведя дух, Морс сказал:
— Маркс, открой водоотводы. И… осуши эту гребаную цистерну. Залей ее хлоркой или инсектицидами. Всем, что у тебя есть.
В подобных обстоятельствах это был лучший вариант.
— Привет, Пол.
Услышав свое имя, Гослинг чуть не подпрыгнул. Что-то в последнее время ему часто приходилось подпрыгивать. Но это оказался всего лишь Джордж Райан, вышедший, видимо, прогуляться. Он стоял, прислонившись к стене коридора, рядом с кают-компанией, и курил сигарету.
— Ведешь небольшое расследование?
Гослинг прочистил горло, как будто в нем что-то застряло.
— Нет. Какого черта я должен этим заниматься? — ответил он чуть жестче, чем хотел.
— А почему бы и нет? Ты же такой же любопытный, как и все мы, верно?
— Нет тут причин для любопытства.
Джордж провел пальцами по спутанной бороде. Медленно затянулся сигаретой.
— Разве?
— Я говорю, нет.
Боже, только этого Гослингу сейчас не хватало. Еще и часа не прошло после их «грязных танцев» с тем гребаным червем, и он уже начал задумываться, было ли это все на самом деле. Морс поднялся к себе в каюту, собираясь обдумать следующий шаг. Сам Гослинг принял горячий душ, но так и не смог избавиться от запаха твари… едкого смрада падали. И ему вовсе не хотелось, чтобы Джордж Райан читал сейчас его мысли.
Джордж рассмеялся.
— Да, наверное, заблудиться в каком-то странном тумане и потерять спятившего матроса это обычное дело в море. Нужно мне почаще общаться с людьми.
— Ради бога, Джордж. Мне казалось, ты умнее. Я начал уже думать, что на этот чертовом корабле вы с Кушингом единственные парни с мозгами. Похоже, я ошибался.
Джордж улыбнулся.
— Брось, — сказал он. — Оставь это для Сакса и других идиотов, окей? Для тупых морячков, которые проглотят все, что вы им скажете. Уж я-то знаю.
— И что ты знаешь?
— Знаю, что вы зашли в тупик. Вы не понимаете, что здесь происходит, где мы находимся и как отсюда выбраться. И еще я знаю, что за той историей с матросом стоит гораздо большее, и вы парни чего-то не договариваете. Почему бы тебе просто не признать это.
Гослинг стоял и молчал, ощущая себя совершенно беззащитным. Он мог бы много чего сказать. Наврать с три короба. Но все это было бы бесполезно. Джордж раскусил его, и он знал это.
— Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что мы потерялись в гребаном Бермудском треугольнике, Джордж? Этого хочешь?
— Если это так.
— Это не так, поэтому если позволишь, меня ждет работа, — с этими словами он ушел. Джордж остался стоять с довольной ухмылкой на лице. А сукин сын умен, и даже чересчур.
Пока Гослинг поднимался по трапу на вторую палубу, его охватило неприятное ощущение. Никакой реальной причины для этого не было. И все же оно охватило его, наполнив горьким чувством безнадежности и тревоги, отчего он ощутил себя совершенно беспомощным. Он остановился и прислонился к переборке. Он был не в силах всему этому противостоять. То, что произошло, было за гранью всего рационального, и подобное будет происходить и дальше. Будет происходить, пока он не будет полностью истощен и лишен всякой способности сопротивляться. И самая главная проблема была в этом, не так ли? Гослинг был больше практик по натуре. Настоящий пролетарий, настоящий представитель рабочего класса. Он не страдал богатым воображением. Его мир был поделен на черное и белое, и границы его были четко определены. Он не требовал от реальности слишком многого, лишь чтобы она всегда оставалась предсказуемой.
И теперь вот это.
Для него это было слишком.
Он снова начал подниматься по ступеням, приказав себе в недвусмысленных выражениях прекратить это дерьмо. Он — первый помощник, а значит должен быть для других примером. Примером силы и стабильности. Иногда, когда наступал кризис, первый помощник был единственным, кто вставал между хаосом и спокойствием.
Выйдя из люка в клубящийся туман, Гослинг сразу же понял, что стряслась беда. Как он и предчувствовал. Кто-то отчаянно вопил.
