– Что корректировать? – спросил я.
– А там сам поймешь, – сказали мне. – Пока работай, проявляй себя…
Я работал, проявлял.
Видел, как младший клерк заходил в ресторан, здоровался с хозяином, а тот гнул спину, улыбался и, накормив упыря от души, никогда не брал денег. Ресторан нынешнему хозяину достался от папы, понимаете ли…
И все девки его, младшего клерка Комитета по реабилитации и поддержке, потому что у девок есть семья. Клерк никого не заставляет, никому не угрожает… Никто даже толком не уверен, что это именно Комитет оживляет мертвяков, но никто не хочет рисковать.
Все как всегда, как при любой долбаной диктатуре: все все знают, все понимают, но никто ничего не делает. Пока его это не коснется. Даже, блин, законов никто не переписывает, все в этом сумасшедшем мире происходит на основе смрадного коктейля из существующих законов, гуманизма, морали и нравственности. Каждый ингредиент в отдельности вполне себе съедобен и даже приятен на вкус, а вместе… В детстве себе в кашку селедку не бросали с горчицей! Та же фигня получается.
Все говорят правильные вещи, а вкупе – не получается остановить это безумие. Вот и выход такой же, как и при любой диктатуре: молчать, не привлекать внимания, а если получится – присоединиться к властям, пристроить свое дитя в компанию к диктатору.
Вот такая ерунда…
Я бы тоже устроился. Что я – герой ненормальный? Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Меня кормят? Мне тепло? Значок Комитета на лацкане моего пиджака делает окружающих меня людей добрее и сговорчивее? Что еще нужно для счастья простому человеку?
А потом все разом сломалось. Вот так – хрусь, и напополам.
Я вез очередного ВИП-пассажира. На повороте – толпа. Пассажир – мальчишка лет двадцати пяти, чей-то сын, бугра из штаб-квартиры, говорит – постой, давай глянем. Я остановил машину. Вышли – пацан, его телохранитель и я.
А там мальчишка на скутере с управлением не справился, в столб влетел. И неудачно так – грудь ему штырем проткнуло. Пока мы подошли, приехала «Скорая». Врачи бросились к раненому, а мой пассажир охраннику так тихо говорит, а спорим, говорит, на десятку, что они мальчишку спасать не будут. Я слова не скажу, а они все равно не будут спасать. Спорим, отвечает телохранитель. Врач наклоняется над раненым, а мой пассажир так «кха-кха», вроде как прокашлялся. Врач на него глянул и замер. Как перед удавом. Руку протягивает к раненому, пальцы дрожат… смотрит на пассажира моего, а тот так головой еле заметно из стороны в сторону…
И все. Врач даже со штыря мальчишку не снял. Так и стоял рядом с ним на коленях, а поодаль спасатели с резаком в руках – на них мой гребаный пассажир тоже посмотрел неодобрительно, вот они и не стали штырь резать. А кровь текла-текла, да и закончилась. Мальчишка глаза закрыл и умер.
Мы вернулись в машину, телохранитель своему боссу десятку протянул, тот взял и ухмыльнулся так… сыто, что ли? Словно вот только что наелся он до отвала. Упырь…
И когда мы приехали в офис, я уже понял, что нужно делать. Ясно так понял, яснее не бывает.
Я отпросился на часик по личным делам, меня отпустили. У нас в конторе очень хорошо относятся к сотрудникам. На машине отпустили, чтобы я времени зря на общественный транспорт не тратил.
Я быстро обернулся, мой приятель, мой давний приятель, еще с тех времен, когда я в уличной банде промышлял, не очень далеко от конторы живет. А склад его от дома неподалеку. К приятелю как раз с месяц назад отчим вернулся, авторемонтную мастерскую отобрал. Так что Муха, приятель мой, меня понял сразу и спорить не стал, выдал мне то, что я попросил, да еще и добавил того, о чем я не подумал.
Бронежилет я не догадался сам попросить. И противогаз тоже. И взрывчатку. Муха оружием приторговывает по мере сил, этот бизнес у него не отобрали, так что он мне и ссудил. По «ленд-лизу», как он сказал. Как будет не нужно, сказал Муха, вернешь. Особенно взрывчатку, сказал я. Мы закурили, выпили по пивку. Обычно я выпивший за руль не сажусь, патрульные наших машин хоть и не останавливают, но в конторе у нас этого не одобряют.
Вот.
В общем, я приехал в контору, взял две большие сумки, что мне упаковал Муха, вошел в здание. В холле, у охранника, остановился, достал из сумки дробовик, пальнул в потолок и попросил охранников убираться ко всем чертям, чтобы мне не пришлось кому-то из них путевку в вечную жизнь выписывать. Парни в охране у нас понятливые, спорить не стали, вымелись на улицу. Я с пульта все двери в здании заблокировал, мину на дверь поставил на всякий случай, еще пару противопехотных на ступеньках и перед лифтами.
И пошел наверх.
Пять этажей, по десять кабинетов на каждом, кроме последнего, директорского. Уже было довольно поздно, так что в офисе остались только человек пять из обслуги и двадцать пять клерков разного ранга на совещании у шефа. Вот на совещание я и заглянул.
Перед залом для совещаний сидели трое телохранителей, опыта в этом вопросе у них побольше, чем у меня, так что одну пулю я в бронежилет словил. Но на ногах устоял и всех троих там порешил. Одного – сразу, от двери, потом еще двоих. И вошел в зал.
Клерки мне не сразу поверили. Мало ли, что за дверью стреляли, а у меня в руках ружье? Я же просто водила, а они… Они клерки Комитета, всесильного Комитета, всемогущего Комитета. Им никто «нет» сказать не мог, а тут – смертью угрожать? Я пятерых подстрелил, прежде чем они поверили и затихли.
Я в голову не стрелял, нет, я в пузо стрелял. Картечью, мне Муха подсказал, чтобы картечью, я ведь тот еще стрелок, без практики. В юности стрелял, и все. А потом только за рулем.
Те, кого я подстрелил, не умерли. Зачем? Лежат, дергаются, двое пытаются кишки обратно в брюхо запихнуть, а остальные смотрят на все это кровавое художество и потом истекают. Все как один – вспотели.
Тут полицейские машины подъезжать стали. Я жалюзи на окнах опустил и стал ждать, когда полицейские со мной в переговоры вступят. Им же охранники, которых я из здания выгнал, все рассказали, поведали, что свой сотрудник стрельбу начал. Наверное, его уволить собрались, подумали полицейские. В смысле – меня. У меня, наверное, какие-то претензии к боссу есть, вот они со мной поговорят, уболтают, я расслаблюсь, меня либо все-таки уговорят, либо под снайпера выведут.
Позвонили мне и стали по ушам ездить – бла-бла-бла-бла… Пока трындели по поводу «что ты хочешь, парень?», «все можно решить», «мы готовы к переговорам»… начали подъезжать телевизионщики. Их Муха вызвал, как мы и договаривались с ним. Полиция, конечно, недовольна, но ничего поделать не могут – у нас свобода слова и все такое. У нас даже мертвяки имеют права. В общем, телевизионщики снимают, полицейские улицу оцепили и мне по телефону что-то ласковое шепчут, а снайпера, я знаю, на крышах да в доме напротив сидят, ждут, когда я в прицеле появлюсь.
