Джеймс Херберт - Волшебный дом

Я вздрогнул, когда Мидж вдруг замерла и, вытянув руку, остановила меня. Я тоже замер со сложенными для свиста губами.

— В чем дело? — прошептал я, но она только махнула рукой и присела на корточки на тропинке. Я услышал бешеное трепыхание и тоже опустился рядом.

Мидж раздвинула листву и отшатнулась от резкого птичьего крика. На нас черными встревоженными глазками смотрела птичка и испуганно вертела головкой.

— О, бедняжка, — сочувственно проговорила Мидж. — Смотри, Майк, у него сломано крыло.

Я придвинулся поближе, и встревоженная птичка захлопала по земле здоровым крылом, отчаянно стремясь убежать. Мидж осторожно протянула руку, и птичка тут же затихла, хотя поглядывала с прежней тревогой. Ведьмочка тихо что-то проворковала, и, к моему изумлению, птичка позволила ей потрогать пальцем взъерошенную грудку.

— Это дрозд-деряба, — тихо сказала мне Мидж. — Наверное, он налетел на дерево или запутался в кустах. Не похоже, что на него напал какой-то зверь, — нигде нет никаких следов крови или ран.

Я посмотрел на серо-коричневую птичку и заметил, что прикосновение Мидж произвело на нее едва ли не гипнотическое воздействие: темные глазки почти закрылись, словно дрозд вдруг заснул.

— И что нам с ним делать? — прошептал я.

— Нельзя оставлять его здесь. Он не переживет ночь среди лесных хищников.

— Но мы не можем взять его домой.

— Почему? Мы можем приютить и обогреть его на ночь, а завтра я отвезу его в Кентрип или Бэнбери, где есть ветеринар.

— Крыло слишком сильно повреждено, Мидж, — видишь, как оно все перекручено. Если даже птичка перенесет шок, крыло все равно никогда не заживет.

— Ты удивишься, как живучи эти пташки; его можно вылечить, вот увидишь. — Она нежно обхватила птичку ладонями и осторожно подняла, та почти не сопротивлялась. Мидж устроила ее на груди, и, я думаю, дрозд оценил комфорт, потому что его веки закрылись и он словно уснул. Мидж с такой нежностью смотрела на прильнувшее к ней маленькое пернатое тельце, что я ощутил, как внутри меня что-то оттаяло. Сколько нежных чувств ни питал я к ней, всегда есть пространство для дополнительной щемящей нежности. Можете назвать меня сентиментальным ослом.

Мы встали, я положил Мидж руку на плечо, и мы пошли по тропинке назад. Чтобы не потревожить прижатого к груди дрозда, Мидж двигалась еще грациознее.

Вскоре я увидел впереди белый просвет и понял, что мы подходим к опушке у Грэмери.

Но я заметил и кое-что еще. По крайней мере, мне так показалось, потому что, когда я хотел присмотреться, оно исчезло.

Мне показалось, что в некотором отдалении среди деревьев стоит какая-то фигура. Мидж вся сосредоточилась на птичке и, насколько я понял, ничего не заметила Я прищурился, чтобы лучше видеть, и осмотрел тот участок леса. Может быть, это была всего лишь тень от покачнувшегося на ветру куста? Нет, никого не видно.

И все же мне было трудно избавиться от чувства, что среди деревьев кто-то стоит. Фигура в черном, совершенно неподвижная и наблюдающая. Наблюдающая за нами.

В тот вечер мы расположились на отдых в круглой комнате, Мидж легла на ковер, подложив под голову подушки, а я с гитарой устроился на диване — сцена в испанском стиле, — поставив на подвернувшийся рядом столик бутылку вина и стакан. Раненый дрозд внизу, в кухне, перевязанный мягкой материей, отдыхал на полке и выглядел довольно благополучно, хотя и немного печально. Мидж дала ему в клювик намоченного в молоке хлеба и со всей возможной осторожностью пристроила сломанное крылышко. Теперь выздоровление зависело от самой птички.

Солнце уже почти село за деревья, и комнату, как и раньше, заливал его теплый свет, но на этот раз мягче, как-то глубоко успокаивая. Я перебирал струны гитары, и звуки резонировали в изогнутых стенах, наполняя комнату волшебной музыкой. Я сыграл пьесу, которая раньше мне не удавалась, — Большую сонату Паганини ля-минор (да, я не только рок-н-роллер) — и Мидж была от моей музыки не просто под впечатлением, а прямо-таки в трансе. Как и я сам. Теперь в пьесе ничто не вызывало сомнений, пальцы нигде не спотыкались, и я наслаждался своей ловкостью, мои руки были уверенны и сильны, их уже не смущала сложность и длительность композиции (как всегда бывало раньше). Конечно, случались и ошибки, но они терялись в потоке захватывающей музыки, и когда я закончил, то, наверное, сама старая Сегодня удостоила бы меня кивком. Но мне хватило и незабываемого выражения на лице Мидж.

Она подползла и положила руку мне на колени.

— Это было... — Она быстро помотала головой. — Блестяще.

Я поднял руки ладонями к себе и посмотрел на них, словно они принадлежали кому-то другому.

— Да, — признал я, чуть дыша, — я был неплох, правда? Боже, я был невероятен!

— Еще, — попросила она. — Сыграй еще.

Но я положил гитару.

— Не стоит, Мидж. Странно, но кажется, сегодня во мне больше ничего не осталось. А может быть, не хочется портить эффект — лучше прекратить, пока я на коне, правда?

Отчасти это была правда — не хотелось портить впечатление чем-то другим, — но была и другая причина: я чувствовал внутри себя опустошение. Такое исполнение всегда выкачивало из меня всю энергию, физическую и душевную. Я развалился на диване и, закрыв глаза, улыбнулся. Да, получилось в самом деле неплохо! Мидж примостилась рядом и положила голову мне на грудь.

— Здесь, в Грэмери, есть какое-то волшебство, Майк, и оно влияет на нас обоих.

Она проговорила это очень тихо, и я не уверен, что правильно расслышал. Протянув руку к стакану, я пригубил вино. Было хорошо просто так сидеть рядом с Мидж в спокойном и неподвижном мире — если снаружи действительно был внешний мир.

К тому времени я, конечно, забыл про таинственную фигуру в лесу, отнеся ее на счет своего воображения, собственная рациональность заглушила воспоминание: зачем бы кому-то скрываться, когда я его заметил, да и как он мог так быстро исчезнуть?

Кроме того, вскоре, когда мы добрались до коттеджа, мой ум отвлекло другое событие: окно в кухне оставалось открытым, и мы обнаружили в Грэмери гостя.

На столе, доедая оставшиеся на тарелках после обеда крошки пирога, сидела рыжая белка. Когда я распахнул дверь, чтобы Мидж смогла внести прижатого к груди дрозда, белка вздернула головку и посмотрела на нас. Она увидела Мидж, и, если звери умеют улыбаться, несомненно улыбнулась. Маленькая попрошайка не выразила ни малейшего страха и совершенно не спешила убираться, а вновь принялась грызть крошки.

Только когда я подошел к столу, белка насторожилась. Она взглянула на меня и перескочила на буфет рядом, отчего загремели висящие на крючках чашки и кувшины. Я поднял руку, показывая свои миролюбивые намерения, но для отскочившего зверька этот всемирный жест ничего не значил. Белка вскочила на подоконник и, бросив оттуда последний нахальный взгляд, была такова.