Они старались не говорить об этом — дед был мужественным человеком и предпочитал прятать от внука свои переживания.
Они долго ехали, потом — шли по лесу, Саше казалось, что дед повеселел. Он даже смеялся и счастливо вдыхал полной грудью запахи только родившейся, дерзко верящей в бессмертие зелени.
— Как хорошо-то, Саша, — сказал он. — Какое место…
— А ты не хотел сюда ехать, — проворчал Саша, и, вспомнив о камере, поспешил заснять деда у старой сосны — огромной, с неохватным стволом. Дед рядом с ней был маленький, улыбающийся, и — Саше вдруг показалось, что он весь светлый. Такой светлый, точно это уже и не дед. А — душа одна… Вот и светится так, что страшно. Он почему-то так испугался, что перестал снимать. Дед посмотрел на него с удивлением, хотел спросить, что случилось — но, как казалось Саше теперь, сам это понял и промолчал. Только в глазах мелькнуло и погасло это знание — что он скоро уйдет.
Тогда Саша еще не понимал, что происходит — просто почему-то кольнуло в сердце предчувствие неминуемой грядущей разлуки. Но он не хотел в это верить — в тот момент ему казалось, что все изменится, откуда может появиться темнота в светлый день? В такой светлый, в такой радостный день?
Они шли по лесу, разговаривали, дед впервые за эти годы рассказывал ему о своем детстве, каждый рассказ начиная со слов: «Когда я был мальчиком», — и по мечтательной и счастливой улыбке его Саша догадывался, что — тогда дед был счастлив. Тогда дед еще не знал, что в этом мире много странного, непонятного и страшного. Тогда он был — Сашей.
Они прошли уже большую часть пути, немного устали и решили передохнуть возле руин монастыря — тем более что Саша взял с собой этюдник.
— Вот, сейчас ты увидишь его, — сказал он деду со счастливым вздохом — наконец он покажет ему это чудо, то, что волновало его и — что до этого момента дед видел только в его, Сашином, воплощении. Когда он обернулся, он замер.
Дед стоял, слегка склонив голову. Он не смотрел на эти руины — он словно был частью их. Это было так странно и фантастично, что Саша снова схватился за камеру — он должен был это запечатлеть… Человек, стоящий рядом с руинами. Часть их. Часть — вечности…
Он поднял камеру — но ему вдруг показалось, что так нельзя, это — как святотатство, что сейчас с дедом происходит что-то важное, незримое для него и — непонятное ему. Он подошел ближе — дед шептал, Саша прислушался, пытаясь расслышать слова. Дед читал стихи Теннисона.
— «И кто я, в сущности, такой?.. Ребенок, плачущий впотьмах…»
— Дед, — позвал он.
Тот стоял, словно не слыша его, погруженный в свои мысли. Саша дотронулся до его руки, снова спросил:
— Ты что? Что с тобой, дед?
Он словно очнулся, едва улыбнувшись, посмотрел на Сашу, проговорил:
— Какое странное место… «Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…» [6] И — не могу отделаться от ощущения, что это — наша с тобой загадка, Саша. Она связана с нами. Странно, почему мне вспомнился Теннисон? Я ведь уже давно не читал его стихотворений, но сейчас…
And Arthur said,
Man's word is God in man:
Let chance what will, I trust thee to the death…
— Тут мысли появляются в самом деле странные, — сказал Саша.
От последних слов деда почему-то по спине его пробежал холодок. «Слово человека есть Бог в его душе, — говорит король Артур присягнувшему ему молодому рыцарю. — Что бы ни случилось, верю тебе отныне и до смерти». Слова в душе деда были грустные, напоенные смертью, а сам он — не был ли сейчас этим молодым рыцарем?
«Лучше бы мы сюда не приходили, — подумал он. — В лесу было хорошо. А тут…»
Первый раз Саша чувствовал отчуждение этого места, и это было странно — сейчас тут было темно, как будто солнце не хотело быть здесь, и сам монастырь был враждебен, мрачен, и — смотрел на них, гостей непрошеных, исподлобья.
— Знаешь, самое страшное — что очень редко человека хоронят там, где он этого хочет, — задумчиво сказал дед. — Я бы хотел быть похоронен здесь. А это невозможно.
— Дед, что у тебя за мысли?
— Человеку в моем возрасте уже пристало думать о смерти, — сказал он. — А тут… — Он вздохнул и прошептал: — «What matter? Out of cavern comes a voice, And all it knows is that one word „Rejoice!..“» Да, а я уже почти забыл, что знал английский, как русский, и Теннисон, Йейтс, Вордсворт, Эллиот — были мне родными, как братья, и я понимал их когда-то, понимал… Теперь же — я понимаю их, но мне страшно от этого. Ну и что? Из склепа доносится голос, и он повторяет одно слово: «Радуйся!» Помнишь, я читал тебе это стихотворение Йейтса — «Круги»?
Саша промолчал. Ему хотелось сейчас уйти, увести деда, говорить о другом — и в то же время он понимал, что деду очень важно находиться здесь, и — говорить, говорить, говорить с ним, Сашей — именно об этом…
Они пробродили в этих развалинах почти до самого вечера, ему казалось, что дед стал какой-то странный, притихший, усталый и — счастливый. Словно он привел деда туда, куда нужно. Дед иногда останавливался, замирал, подолгу смотрел вверх — туда, где сквозь обезглавленную макушку церкви смотрело на них небо, и Саше казалось, что он, дед, сейчас просит прощения за что-то или — за кого-то…
К домику дяди Миши они добрались лишь вечером, когда солнце почти скрылось, стало совсем прохладно.
Саша немного боялся — как они найдут общий язык, но — напрасно…
Когда они подходили к дому, он услышал удары топора и — пение. Невольно улыбнулся — как всегда, дядя Миша занимался делами с непременным вокально-молитвенным сопровождением.
…Помоги мне, Боже,
Дай мне крепость сил,
Чтоб спои я страсти в сердце погасил.
Помоги мне, Боже! Щедрою рукой,
Ниспошли терпенье, радость и покой.
Грешник я великий на земном пути…
Господи, помилуй, Господи, прости…
Когда он увидел их, он так радостно улыбнулся, что у Саши потеплело на сердце, и ему показалось, что все тени, все страхи сейчас — отступили.
— Это хорошо, что успели, — сказал дядя Миша. — Я уж боялся, что придется чаи гонять в одиночестве…
Он внимательно посмотрел на деда — Саше показалось, что на одно мгновение лицо дяди Миши омрачилось, но это было одно мгновение, вот он уже улыбался широко и приветливо снова, обнимал Сашу и пожимал руку деду. Саша заснял эту встречу на камеру, потом они долго болтали, пили чай, и дед, кажется, совершенно успокоился, проникся теплой атмосферой лесной избушки, а потом, уже совсем поздно, они смотрели на звезды, и дед тихо сказал:
— В городе не увидишь такого неба…
— Небо не город, а люди от себя отодвигают, — возразил дядя Миша. — Только им кажется, что оно далеко-то, никуда оно не денется, некуда ему от нас, и нам от него — некуда…
