За спиной послышался шум. Она повернулась так быстро, что почти упала на матрас, заваленный одеялами.
– Кто?
На другом конце глотки, в гостиной, находился мальчик лет шести-семи, с коленями, покрытыми струпьями. Он уставился на Элен поблескивающими в полутьме глазами, будто ожидая, когда к нему обратятся.
– Да? – сказала она.
– Анни-Мари говорит, ты хочешь чашку чая? – провозгласил он без пауз и без интонации.
После разговора с женщиной, кажется, минули часы. Тем не менее, она была благодарна за приглашение. Сырость в доме рождала озноб.
– Да, – сказала она мальчику. – Да, пожалуйста.
Ребенок не двинулся и лишь смотрел.
– Ты собираешься показать дорогу? – спросила она.
– Если хочешь, – ответил тот без всякого энтузиазма.
– Мне хотелось бы.
– Ты фотографируешь? – спросил он.
– Да. Фотографирую. Но не здесь.
– Почему не здесь?
– Слишком темно, – сказала она ему.
– Не действует в темноте? – спросил он.
– Нет.
Мальчик кивнул так, словно эта информация каким-то образом хорошо укладывалась в его картину мира, и без единого слова повернулся кругом, очевидно, ожидая, что Элен последует за ним.
* * *
Если на улице Анни-Мари была молчалива, в уединении собственной кухни она была далеко не такой. Настороженное любопытство исчезло, его сменили поток оживленной болтовни и бесконечная суета в череде мелких домашних хлопот, похожая на суету жонглера, удерживающего несколько вращающихся тарелок одновременно. Элен наблюдала за этим актом балансирования с некоторым восхищением, ее собственные хозяйственные дарования были ничтожны. Наконец пустой разговор обратился к предмету, который и привел сюда Элен.
– Эти фотографии, – спросила Анни-Мари, – зачем они вам нужны?
– Я пишу о граффити. Фотографии иллюстрируют мою мысль.
– Не очень-то приятное дельце.
– Да, вы правы, не слишком приятное. Но я считаю, интересное.
Анни-Мари покачала головой.
– Ненавижу этот район, – сказала она. – Здесь небезопасно. Людей грабят у их собственных порогов. Дети каждый день поджигают мусор. Прошлым летом пожарная команда приезжала по два-три раза на дню, пока все мусоропроводы не закрыли. Теперь просто сваливают мешки в проходах, а это привлекает крыс.
– Вы живете здесь одна?
– Да, – сказала она, – с тех пор, как Дэви ушел.
– Это ваш муж?
– Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Потом однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри была у своей мамы. – Она уставилась на свою чашку. – Мне без него лучше, – сказала она. – Только иногда становится страшно. Хотите еще немного чая?
– Думаю, мне пора.
– Одну чашку, – сказала Анни-Мари, поднявшись и вынимая вилку из электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила. – Ах, чтоб тебя, пидор, – сказала она, затем повернулась к Элен. – У нас эти чертовы муравьи.
– Муравьи?
– Во всем районе. Они из Египта, называются фараоновы муравьи. Маленькие коричневые пидарасы. Плодятся в трубах центрального отопления, видите ли, и таким манером пролезают во все квартиры. Все заполонили.
Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта?) поразила Элен своей забавностью, но она ничего не сказала. Анни-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
– Вы должны сказать им, – произнесла она, хотя Элен не знала, кому в точности поручается ей рассказать, – скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
– Неужели на самом деле все так плохо? – спросила Элен, поистине уставшая от этого перечня неудач.
Анни-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
– У нас здесь случаются убийства, – сказала она.
– В самом деле?
– Этим летом было одно. Старик из Раскина. Это прямо по соседству. Я его не знала, но он дружил с соседской сестрой. Забыла, как его звали.
– И его убили?
– Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли почти через неделю.
– А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
Анни-Мари пожала плечами, словно самое главное – об убийстве и человеческом одиночестве – рассказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
– Мне кажется это странным, – сказала она.
Анни-Мари включила наполненный чайник.
– Бывает и так", – произнесла она, застыв.
– Я не говорю, что этого не было, я просто...
– Ему глаза выкололи, – сказала Анни-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
Элен содрогнулась.
– Нет, – беззвучно прошептала она.
– Это правда, – сказала Анни-Мари. – И это не все, что с ним произвели. – Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила: – Вы думаете, кто же способен на такое? Правда ведь? Думаете?
Элен кивнула. Она именно об этом и думала.
– Хотя бы виновного нашли?
Анни-Мари хмыкнула с пренебрежением.
– Полиции наплевать, что здесь творится. Они стараются насколько возможно держаться подальше от этого места. Когда они вправду патрулируют, они забирают детей, которые напились, и тому подобное. Видите ли, они боятся. Вот почему и держатся в стороне.
– Боятся убийцы?
– Может быть, – ответила Анни-Мари. – Опять же, у него есть крюк.
– Крюк?
– У человека, что это сделал. У него есть крюк, как у Джека-Жнеца.
Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Жнец, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Анни-Мари казалось занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, что из этого – выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк – прибавлено для полноты сюжета. Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
Анни-Мари налила себе еще чашку чаю и потянулась к чашке Элен.
– Нет, спасибо, – сказала та. – Я действительно пойду.
– Вы замужем? – спросила Анни-Мари неожиданно.
– Да. За лектором из университета.
– Как его зовут?
– Тревор.
Анни-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
– Вы вернетесь? – спросила она.
– Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
– Хорошо. Заходите.
– Зайду. И спасибо вам за помощь.
– Тогда отлично, – ответила Анни-Мари. – Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?
* * *
– По-видимому, у человека вместо руки крюк.
Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con proscuitto.
