— Мы ходили смотреть мультик, — сообщила Натали. — Про зверей в лесу. Они говорили! — Последнее слово она произнесла с шекспировским надрывом — говориииили.
— Мультики, где звери говорят, чудесные, правда? — спросила Лоис.
— Да! И еще у меня теперь есть это новое платье!
— Оно очень красивое, — кивнула Лоис.
Элен пристально смотрела на Ральфа.
— С вами все в порядке, старина? Вы выглядите бледным и не сказали свое «ууух-тыы».
— Лучше не бывает, — ответил он. — Я просто подумал, какие вы обе миленькие в этих кепках. Вы купили их в Фенуэй-парке?
На Элен и Нат были бостонские кепки «Ред сокс». Их многие в Новой Англии носят в теплую погоду («обычные, как кошачье дерьмо», сказала бы Лоис), но их вид на головах этих двух людей вызвал у Ральфа какое-то глубокое пронзительное чувство… И оно было связано с каким-то необычным образом, который он совершенно не понимал: стоянка перед магазинчиком «Красное яблоко».
Тем временем Элен сняла свою кепку и принялась рассматривать ее.
— Да, — сказала она. — Мы ходили туда, но посмотрели только три подачи. Мужики бьют по мячам и ловят мячи. Наверное, я теперь не могу долго выносить мужиков с их мячами, но… нам нравятся наши изящные бостонские кепочки, правда, Натали?
— Да! — радостно согласилась Натали, и, когда Ральф проснулся на следующее утро в 4.01, шрам пульсировал тонкой полоской жара в его руке, а часы смерти, казалось, почти что обрели голос, который нашептывал снова и снова странное, вроде бы иностранное имя: Атропос… Атропос… Атропос.
Я знаю это имя.
Знаешь, Ральф?
Да, это тот, с ржавым скальпелем и погаными наклонностями; тот, что называл меня Кратким; тот, что взял… взял…
Что взял, Ральф?
Он привыкал к этим беззвучным разговорам; казалось, они доходили до него по какому-то внутреннему радио, на пиратской частоте, работающей лишь в те недолгие часы, пока он лежит без сна рядом со своей спящей женой, ожидая восхода солнца.
Что взял? Ты помнишь?
Он и не ожидал, что вспомнит; вопросы, которые задавал ему этот голос, почти всегда оставались без ответов, но на этот раз ответ неожиданно возник.
Шляпу Билла Макговерна, конечно. Атропос взял шляпу Билла, и как-то раз я так разъярил его, что он выгрыз кусок из полей.
Кто он такой? Кто такой Атропос?
Этого он точно не знал. Он знал лишь, что Атропос имеет какое-то отношение к Элен и ее бостонской кепке «Ред сокс», которую она, кажется, обожает, и что у него есть ржавый скальпель.
Скоро, подумал Ральф, лежа в темноте и прислушиваясь к мягкому тиканью часов смерти в стенах. Скоро я буду знать.
11
На третьей неделе этого жаркого, как печка, июня Ральф начал снова видеть ауры.
12
Когда июнь сменился июлем, Ральф стал часто ловить себя на том, что плачет — обычно без всяких видимых причин. Это было странно: он не ощущал никаких признаков депрессии или неудовлетворенности, но порой при взгляде на что-нибудь — всего лишь на птицу, одиноко летящую по небу, — его сердце начинало дрожать от печали и утраты.
Этому почти пришел конец, говорил ему внутренний голос. Голос больше не принадлежал ни Кэролайн, ни Биллу, ни даже ему самому в молодости; теперь он был совершенно другой — голос незнакомца, чужака, — хотя не то чтобы недружелюбный. Вот почему ты печален, Ральф! Это совершенно естественно — грустить, когда все идет на убыль.
Ничему еще не пришел конец, крикнул он в ответ. С чего ему приходить? В последний раз на обследовании доктор Пикард сказал, что я крепок, как барабан! Я в порядке! Никогда не чувствовал себя лучше!
Молчание голоса внутри. Но то было знающее молчание.
13
— Ладно, — громко вслух сказал Ральф как-то в жаркий полдень в конце июля. Он сидел на скамейке неподалеку от того места, где стояла водонапорная башня Дерри вплоть до 1985-го, когда ее повалила большая буря. У подножия холма, возле прудика, в котором купались птицы, какой-то молодой человек (серьезный любитель птиц, судя по биноклю и толстой пачке книжек в бумажных обложках, лежащей на траве рядом с ним) делал аккуратные заметки в толстой тетради. — Ладно, скажи мне, почему этому уже почти конец. Просто возьми и скажи мне.
Немедленного ответа не последовало, но ничего; Ральф был согласен ждать. Он совершил порядочную прогулку сюда, день выдался жарким, и он устал. Теперь он каждое утро просыпался где-то около половины четвертого. Он вновь стал совершать долгие прогулки, нисколько не надеясь, что они помогут ему лучше или дольше спать; он полагал, что совершает паломничество, посещая все свои любимые местечки в Дерри в последний раз. Говорит им — до свидания.
Потому что время исполнить обещания почти настало, ответил голос, и шрам начал пульсировать узкой глубокой полоской жара. То, которое было дано тебе, и то, которое ты дал взамен.
— Какое обещание? — тревожно спросил он. — Ну скажи, если я давал обещание, почему же я не могу вспомнить какое?
Серьезный любитель птиц услышал это и посмотрел на вершину холма. Он увидел мужчину, сидевшего на скамейке в парке и явно разговаривавшего с самим собой. Уголки рта серьезного любителя с отвращением опустились, и он подумал: Надеюсь, я помру раньше, чем стану таким старым. Очень надеюсь. Потом он опять повернулся к пруду и снова стал делать свои заметки.
Глубоко в мозгу Ральфа вдруг снова возникло то сдавливающее ощущение — ощущение щелчка, — и хотя он не полетел со скамейки, тем не менее почувствовал, как его быстро тащит вверх… быстрее и выше, чем когда-либо раньше.
Вовсе нет, сказал голос. Когда-то ты бывал намного выше, чем сейчас, Ральф. И Лоис — тоже. Но ты на пути туда. Скоро ты будешь готов.
Любитель птиц, существовавший, сам того не подозревая, в центре великолепной, переливающейся золотом ауры, осторожно обернулся, быть может, желая убедиться, что этот безумный старик, сидевший на скамейке на верхушке холма, не подползает к нему с каким-нибудь тупым предметом в руках. То, что он увидел, заставило жесткую и надменную линию его рта расползтись от изумления. Глаза его вытаращились. Ральф увидел, как аура серьезного любителя неожиданно стала испускать лучи цвета индиго, и понял, что тот, несомненно, обескуражен.
Что с ним случилось? Что он видит?
