Дверцы автомобиля захлопнулись, и в лицо полетел гравий от резко сорвавшейся с места машины. Джерри лежал на площадке, уставившись в ночное зимнее небо, усыпанное звездами. Он тяжело дышал через нос. Спина вся горела.
Прошло минут десять, прежде чем Джерри удалось подняться и сорвать с губ полоску клейкой ленты. От него несло мочой и дерьмом, ноги все еще были сцеплены наручниками. То ползком, то прыжками Джерри добрался до ближайших домов и повалился на землю, не обратив внимания на то, что сильно оцарапал щеку о камень. У него внутри что-то оборвалось.
24
Вот уже целый месяц сын не звонил и не заезжал в гости — Лайла начала беспокоиться. Они могли не видеться месяцами, но по телефону разговаривали не реже двух раз в месяц. Однако сейчас Джерри не звонил, а когда она позвонила ему сама, никто не взял трубку.
В другое время Лайла обязательно бы выяснила, в чем дело. Может, нарушила бы все правила и отправилась прямиком к сыну домой, но сейчас ее мысли занимало другое важное занятие — она учила Малышку читать.
Будущее девочки представлялось Лайле так же смутно, как и раньше. Ребенку уже было восемь лет, вот-вот стукнет девять. А что потом, когда она станет подростком? Когда вырастет? Неужели они с Леннартом, дряхлые пенсионеры, будут держать в подвале взрослую девушку, которая никогда не выходила за пределы их участка?
Помыслить о таком было просто невозможно, поэтому Лайла старалась не заглядывать в будущее и жить сегодняшним днем. Она выдумала себе историю, которая хоть как-то могла оправдать их с мужем действия: будто бы Малышка — беженец и ей грозит депортация, вот почему ее прячут в подвале. Лайла читала о подобных случаях в газетах. Ее история была более реалистичным вариантом сказки, которую выдумал Леннарт. Все совпадало: враждебный внешний мир, охотящийся на девочку, и настоящая опасность, ведь, если ее вышлют из страны, она может умереть. Лайла вообразила себе Малышку этакой Анной Франк, отчего ей было легче примириться с ситуацией. Поскольку говорила девочка нехотя, научить ее читать представилось делом нелегким. А поначалу и вовсе невозможным. Лайла писала букву «А», показывала ее Малышке и громко произносила соответствующий букве звук. Но девочка не только не повторяла за Лайлой, но и смотреть на бумагу не хотела. Лайла попробовала писать другие буквы, рисовала их по-разному, иллюстрировала буквы картинками, изображая знакомые девочке вещи, — все без толку. Малышка, не обращая на Лайлу никакого внимания, играла с дрелью или выкладывала на ковре прямые линии из гвоздей.
Додумавшись наконец, как ее учить, Лайла чуть не дала себе пощечину за такую недогадливость. Решение было самым очевидным — буквы нужно петь! Лайла держала бумагу с написанной буквой у себя перед лицом и пела ее, будто сама буква поет. Быстро убрав от лица лист бумаги, она успевала заметить, что девочка смотрела на букву, прежде чем отвести взгляд. Так Лайла пропела ей все гласные, а Малышка повторяла вслед за нею. На это ушло несколько недель, но чудо все-таки произошло — девочка научилась сопоставлять звук и букву. Лайла подняла у себя перед лицом листик с буквой «Ю», но петь не стала. Девочка подождала немного, а потом запела сама, немного в нос, но чисто: «Ююуу»…
Леннарт снова был завален работой, но он с удовольствием выслушивал рассказы жены об их с Малышкой успехах, подбадривал ее и давал советы. Лайла не знала, как лучше приступить к согласным, и Леннарт предложил ей взять знакомые девочке тексты песен, разбив их на коротенькие слова или слоги, и опять же — петь их вместе.
Лайла решила начать со своей любимой песни «Тысячу и одну ночь» в исполнении Лассе Лённдаля. Он обычно делал акцент на гласных, но в то же время очень четко выговаривал согласные — то, что надо.
Вычленив коротенькие слова, Лайла использовала тот же метод, что и с гласными: пела слово из раза в раз, держа перед собой лист бумаги, на котором оно было написано. Потребовалось немало времени и сил, но в итоге Малышка стала усваивать материал. К концу весны она могла спеть отдельные слова из разученной песни, увидев их на листочке перед собой.
Лайла не прекращала названивать сыну, но трубку так никто и не брал. В конце концов она поехала к нему домой, с трудом взобралась по лестнице к его квартире и позвонила в дверь. Никто не открыл, но, заглянув в щель для писем и рекламы, она поняла, что кто-то их забирает, поскольку скопившихся писем на полу не было. Она прокричала имя сына в эту же щель — без ответа.
И вот как-то в начале июня Джерри появился на пороге родительского дома. Лайла едва узнала сына, пригласив за стол практически незнакомца. У вышедшего из кабинета Леннарта чуть не сорвался с языка вопрос, кто это сидит у них на кухне. Если Лайле, благодаря изменениям в ее жизни, удалось сбросить десять килограммов, то Джерри утроил ее результат за более короткое время. Под глазами у него образовались мешки, а на висках теперь проглядывала седина. На правой щеке оставил некрасивый след плохо заживший шрам. Больше не было того Джерри, который уверенной поступью заходил в комнату, сразу занимая все пространство. Теперь сын стал больше похож на своего отца.
Некоторое время они сидели молча.
— Что произошло, дорогой? — нарушила тишину Лайла.
— Да, что же произошло? — По лицу Джерри пробежала тень былой ироничной улыбки. — Ну, например, я досрочно вышел на пенсию.
— Как это? Тебе же еще только тридцать три!
— Убедил их, — пожал плечами Джерри.
— Убедил в чем?
— Что не годен для работы. Перегорел. Не могу находиться среди людей.
Лайла протянула ладонь, чтобы дотронуться до руки сына, но Джерри отшатнулся.
— Дорогой, но почему?
— Потому что я ненавижу их, — ответил Джерри, почесав шрам, выделявшийся из-под бороды светлой полосой. — Потому что видеть их не могу, — продолжил он, глядя в глаза Лайле. — Потому что боюсь их. Достаточно тебе причин?
Джерри поднялся из-за стола, оттолкнув мать, когда она попыталась подойти к нему. Взяв гитару, которую он оставил в прихожей, Джерри спустился в подвал.
25
Все-таки хорошо вернуться домой. Ощутив знакомые запахи древесины, дыма, стирального порошка и затхлый дух подвала, Джерри мысленно перенесся в детство. Он с благодарностью принял это новое чувство, поскольку в последнее время казался сам себе пустой скорлупкой, а отчий дом дал ему возможность наполнить себя хоть каким-нибудь содержанием.
Он рассчитывал, что встреча с родителями пройдет лучше, но быстро понял: их он тоже выносит с трудом. Теперь в каждом лице ему виделась фальшивая маска, в каждой фразе слышался обман. Да, он превратился в настоящего параноика. У него и бумага имелась соответствующая, за подписью доктора.
Малышка ждала его прихода. Она стояла в полутемной комнате, руки по швам, в одной из них зажата дрель.
— Здравствуй, сестренка. Скучала? — проговорил Джерри, присев на диван и открыв футляр гитары.
В ответ — молчание. Джерри немного расслабился. Он взял аккорд, с которого они всегда начинали, и Малышка запела. Еще пара аккордов, и вот уже льется импровизированная мелодия.
— Черт побери, сестренка, — глубоко вздохнув, произнес Джерри. — Хоть с тобой можно нормально общаться.
Силуэт девочки, стоящей в другом конце комнаты у полки с проигрывателем, едва просматривался. Отложив гитару, Джерри подошел к окну и ухватился за уголок одеяла, чтобы снять его, как вдруг Малышка подскочила к нему и врезала дрелью по бедру: «Нет!»
От неожиданности Джерри выпустил из рук одеяло, которое свалилось на пол.
— Ты что делаешь?.. — начал он ругать сестру, отступив на шаг назад, но осекся.
Девочка забилась в угол и, выставив вперед дрель, уставилась на окно.
— В чем дело? — спросил Джерри, присев рядом с ней на корточки. — Ты боишься окна? Сестренка, да ты не менее шизанутая, чем я!
— Большие, — ответила девочка. — Снаружи опасно. Хотят съесть Малышку.
— О чем ты? Там на улице есть большие люди, которые хотят тебя сожрать?
— Да.
— А вот тут ты чертовски права, — кивнул Джерри. — Правильное видение мира, сестренка. Вот бы и мне пораньше смекнуть. Зачем они хотят тебя съесть?
— Ненависть в голове.
Джерри сообразил, откуда у девочки взялись эти идеи. Он и сам удивлялся, как Леннарту с Лайлой удается удерживать ее дома. Очевидно, перед ним — результат решения проблемы.
— Так-так, а почему я не хочу тебя съесть?
— Любовь в голове.
— Любовь в… Хочешь сказать, я тебя люблю типа?
Малышка ничего не ответила. За окном промелькнула тень, — видимо, кто-то из родителей прошел по участку. От испуга девочка еще сильнее вжалась в угол. Но как только Джерри снова завесил окно одеялом, она пришла в себя и потребовала: «Играть. Петь».
Они еще немного поимпровизировали. Джерри играл все песни в минорном ключе, а девочка заставляла их звучать еще мрачнее, превращая обычную мелодию в настоящую панихиду по человечеству и жизни в целом. Вот уже четверть часа, как Джерри не вспоминал о своих страхах. Он бы играл и играл, забывшись, если б на гитаре от его становящихся все более жесткими прикосновений не лопнула струна.
