шахты? - спросил Хейс, имея в виду ремонтные шахты, которые проходили под станцией, куда шли все линии и трубы от электростанции и насосных станций.
- Рутковский и несколько контрактников сейчас там.
Хейс посмотрел на Шарки, и она пронзила его своими голубыми глазами, и они, казалось, говорили ему, что это, вероятно, не связано. Но Хейс думал иначе.
Он подошел к одному из восточных окон, вглядываясь в клаустрофобную тьму антарктического зимнего дня. Снежные покровы поднимались, вихрями и потоками проносясь через комплекс, поглощая здания, а затем отступая, подсвеченные фонарными столбами и сигнальными фонарями, освещение которых дрожало и тряслось, отбрасывая дикие тени на белизну. Пока разыгрывался последний потоп, Хейс мог видеть Хижину № 6 в ее одиночестве, гробницу, окутанную льдом.
- Кто-нибудь проверил хижину? - спросил он Катчена. - Хижину Гейтса?
Катчен покачал головой: - Какого черта ему там делать?
Но Хейс не сказал.
Все, что он знал наверняка, это то, что он оставил дверь широко открытой, когда ушел прошлой ночью, и теперь она выглядела закрытой.
Ее мог закрыть кто угодно, говорил себе Хейс, пока они следовали за растяжками и двигались по проходу к Хижине №6. Кто-нибудь мог пройти мимо, может быть, кто-то из техников или кто-то, кто убирал снег ранним утром.
Такое могло быть.
Однако он не верил в это. Погода была плохой... снег и порывы ветра не прекращались уже три дня, а температура была низкой, около семидесяти градусов ниже нуля, а холодный ветер снижал ее почти до ста градусов ниже нуля. В такую погоду вы не будете изо всех сил искать дополнительную работу на улице. И почти все держались подальше от Хижины № 6 и того, что в ней сейчас находилось. Может быть, если бы было лето и было бы светло, но в этой вечной кричащей черноте... ни за что. Даже если бы кто-то увидел, что дверь широко распахнулась, они бы не пошли туда, как если бы ты не пошел на кладбище в полночь, потому что дверь склепа была оставлена открытой и скрипела.
Суеверны вы или нет, но у ваших поступков были пределы.
Хейс шел первым, застегнувшись в ECW, с широко раскрытыми глазами за пластиковыми очками. Катчен и Шарки держались за ним. Все они вцепились в растяжки, чувствуя, как ветер пытается сбить их с ног, а иногда и поднять вверх, вверх и прочь в морозную ночь.
Хейс остановился перед дверью в хижину.
Да, она была закрыта, точно. И он был почти уверен, что ветер тут ни при чем. Искать на снегу следы было бесполезно, потому что ветер стирал их каждые десять минут. Дверь была заметена почти метровым сугробом, и Хейсу пришлось раскидать его сапогами, чтобы они смогли ее открыть.
Затем он открыл защелку, тайком ухмыльнулся длинной цепи и свисающему с нее Мастер-замку, и потянул открывая, чувствуя исходящее от них тепло.
Вы ступите туда, и они сожрут ваш разум полностью.
Но Хейс вошел и включил свет, и остальные вошли вместе с ним, Катчен закрыл за ними дверь. Они стянули рукавицы и защитные очки, сразу почуяв комнату. После свежайшего уличного воздуха вонь в хижине стояла омерзительная, от нее мутило. Это был густой и парообразный зеленый аромат гниющих болот и раздувшейся на солнце рыбы.
"Боже... что за запах, - сказал Катчен, - Какого черта Гейтс позволил им настолько разложиться? Они бесценны".
"Смотрите", - сказала Шарки.
Ни Хейс, ни Катчен этого не видели, угол стены закрывал большую часть лаборатории, за исключением этой разлагающейся мясистой массы на столе. Но сейчас они увидели.
"Майнер". - сказал Катчен.
Да, это был Майнер, определенно, они нашли его. Они никогда не узнают точно, что взбрело ему в голову или о чем он думал, и это, вероятно, было хорошо. Потому что Майнер решил поставить стул примерно в четырех футах от оттаявшего - и разлагающегося - экземпляра и смотреть на него в темноте. У Хейса были некоторые идеи относительно того, почему, но он не озвучил их. Он просто смотрел на Майнера, пока дул ветер, лачуга дрожала, а в воздухе повисла тревожная тишина.
"Что... Господи, что, черт возьми, с ним случилось?" - спросил Катчен вслух, краска отхлынула от его лица.
Шарки не нужно было подходить очень близко, чтобы поставить диагноз. "Мертв, - сказала она, - наверное, четыре или пять часов, я полагаю".
"Мертв, - сказал Катчен так, как будто не ожидал этого, - о, Господи, он мертв".
И он был.
Просто сидел на стуле, откинувшись на спинку, в парке, в варежках. Его большие белые сапоги были скрещены, а руки в варежках аккуратно лежали на коленях. Он выглядел довольно умиротворенным, пока вы не замечали лицо, не замечали, как его рот был перекошен в безмолвном крике, а запекшаяся кровь стекала с губ и ноздрей, как старые винные пятна. И его глаза... только пустые багровые впадины со сгустками желеобразной мякоти, расплесканной по щекам, как слизистый яичный белок.
"Охуеть, - сказал Катчен, как будто только что понял, - эти сопли... его глаза".
Он отвернулся, и Хейс последовал его примеру.
Шарки тоже не слишком хотела смотреть на это, но медицинское любопытство и предстоящий отчет, который ей предстояло составить, требовали, чтобы она подошла ближе и рассмотрела все внимательно.
Катчен выглядел так, будто собирался блевать, но передумал. Он смотрел на мумию на столе, хмурясь, она ему не очень нравилась. Эти сверкающие красные глаза на концах мясистых желтых стеблей все еще были вытянуты и широко раскрыты.
"Я бы не стал смотреть на них слишком долго, - предупредил его Хейс, - будут плохие сны".
Катчен коротко рассмеялся и отвел взгляд: "Безумное чертово существо. Выглядит так, словно его придумали какие-то голливудские специалисты по спецэффектам, понимаешь? Напоминает мне тех пучеглазых монстров, которых рисует Гэри Ларсон" [15].
Хейс больше думал в духе Берни Райтсона [16], но держал
