Суровым критикам в лице новых знакомых было не до меня.
— Сука, — емко охарактеризовал противника Сизый, поднимаясь, теперь кровь текла и из раны на голове. — Ша, братва. Тяжеловес мой, — в его руках мелькнула тонкая полоска стали. — Ну, держись, чепушило.
Я отступила на два шага, не сводя взгляда с противников. Если Тём и заметил нож, то никак не отреагировал. Для чего-то ему понадобились эти уголовники, а когда охотнику что-то надо, он это получает, даже если придется притворяться человеком. Но сейчас он вернулся, охотник-ветер во всей красе, вряд ли зеки пошли бы с ним, куда бы то ни было, одно неподвижное лицо чего стоит. Зуб с Гвоздем были понаблюдательнее или им не застилала разум ярость, как Сизому. Они переглянулись и неторопливо сместились к кустам на краю прогалины, это несмотря на то, что у Зуба в пальцах тоже плясала тонкая полоска остро заточенного металла.
Я бы хотела быть подальше отсюда, но тело в очередной раз выразило протест и привалилось к ближайшему стволу. Я обхватила дерево рукой, с трудом сохраняя вертикальное положение.
Сизый оскалился, демонстративно поигрывая ножичком, и стал пружинистой походкой приближаться к тому, кого знал как Спортсмена. Зек был настроен на драку. Вернее, на «драчку», которая наглядно покажет, кто чего стоит, и он, тут без вариантов, преподаст наглядный урок этому «чепушиле».
Урок был зрелищным, правда, не таким, как рассчитывали, но двое его точно усвоили. Тём стоял неподвижно, пока Сизый не приблизился и с громким «ххаа» выбросил руку для удара. Движения ветра быстры и точны, уловить их человеку сложно, а если уловит, потребуется время, чтобы убедить себя в правдивости происходящего. Тём слегка качнулся в сторону, на лице Сизого на мгновенье вспыхивает предвкушение победы и тут же гаснет. Навсегда. В руках у охотника нож не чета тонкому лезвию зека, им ветер перечеркнул противника одним взмахом. От плеча до паха, не человека разрубил, а паутину смахнул, настолько легким и небрежным было его движение. Секунду назад был человек, а сейчас две половины. Две мертвые половины. Фонтан крови, и клубок остро пахнущих кишок с противных хлюпаньем падает на землю. Все, что осталось от романтика с большой дороги. Его, по их собственному утверждению, «близкие» исчезли в кустах, едва тело коснулось земли. Ни пафосных криков, ни клятв отомстить. Когда дело идет о спасении собственной шкуры, зеки соображают не хуже других. Топот ног, раскачивающиеся ветви, и больше ничего не напоминает о том, что на поляне нас было больше. Они еще не знают — бежать бесполезно, охотник-ветер в лесу поймает даже лешака[14], не говоря уж о человеке.
Некоторое время я не могла отвести взгляд от останков человека. Впервые на моей памяти не было ни жалости, ни сожаления, ни неприятия. Я даже успела поймать себя на чувстве удовлетворения. Я рада, что Тём его убил. И стало страшно от самой себя, от мыслей, которые я постаралась затолкать в самый дальний уголок.
Снова вместо картинки в голове лишь расплывчатые цветные пятна, и я стала сползать по стволу вниз. Казалось, моргнула, и в лицо уже заглядывает Тём, а я даже дернуться не могу. Рубашка и армейские брюки залиты кровью, но на открытых участках ни капельки — ни на лице, ни на руках. Знала я о такой особенности кожи охотников впитывать кровь, но видела впервые.
— Сорвешь охоту, пожалеешь, что не убежала с ними, — тон разительно отличался от равнодушного лица.
— Охоту? — переспросила я.
Он был слишком близко, по идее, я уже должна дрожать и отползать назад. Но с удивлением поняла: прежний иррациональный ужас исчез, оставив после себя некоторые опасения. Я знаю, кто он и на что способен. Почему нет ненависти? Да потому, что глупо ненавидеть волка за то, что он задрал зайца. Что-то во мне сдвинулось сегодня. Ага, крыша поехала, иначе не пялилась бы на него, не выслушивала бы угрозы, а бежала без оглядки, и быстро. И он, конечно, это почувствовал, эту перемену. Его ноздри раздулись, втягивая мой запах. Хищник на охоте. Зачем ему эти отбросы общества, даже в качестве добычи? И тут я поняла, увидела ситуацию целиком.
— Ты устраиваешь охоту, — я зажмурилась, пытаясь не упустить мысль и поражаясь ее простате, — Загоняешь дичь. Ученики filii de terra созрели для своей первой охоты. Сбежавшие из колонии заключенные — добыча, — я указала на то, что осталось от Сизого, — А заблудившиеся грибники?
— Этих ведет Ларик из Бесово, — усмехнулся ветер, открывая острые клыки, впервые в его глазах я уловила что-то похожее на интерес.
— Дети не пропадали. Они ушли охотиться, — прошептала я.
— Из filii de terra ничего не пропадает. Иначе это не было бы убежищем. Ученикам самостоятельно не выйти, только в сопровождении взрослого, — Тём сощурился, — вернее, способ есть, но еще наши предки постарались оставить его в памяти лишь узкого круга, ученики в него не входят.
— Почему тогда объявили о пропаже?
— Мне плевать, — он действительно плюнул в сторону. — Ты бы подумала, кто твою Алису летом на охоту отпустит? Она же зимняя?
Я не ответила. Разлука с дочерью, отдаленная последними событиями, вновь резанула ножом по живому. Из горла вырвался стон. Тём с интересом принюхался. Боль ему тоже нравилась.
— У тебя время до темноты. До того, как сядет солнце, ты должна уйти в переход, — охотник достал платок и стал вытирать нож. — Если кто-то из щенков возьмет твой след… — он замолчал, но продолжения мне и не требовалось, о том же говорил незнакомец-аристократ, спасать меня никто не будет. — Здесь устроим ложную цель, — сказал уже в сторону Тём.
Я проследила его взгляд и с удивлением увидела преследователя в ярком жилете, кепка на этот раз была заткнута за пояс. Сосед Веник не сводил с трупа зачарованного взгляда. В руках он держал мой рюкзак. Охотник рывком поставил меня на ноги, оттащил от березы, забрал у не заметившего этого падальщика рюкзак, протянул мне и рявкнул:
— Пошла, быстро!
И я пошла. Насчет быстроты сомневаюсь, но двигаться я себя заставила. На краю поляны оглянулась. Тёма на ней уже не было, зато Веник стоял над останками Сизого на коленях и, как нежный любовник, поглаживал тело по ноге — не та картина, которую я хотела бы сохранить в памяти.
Осознанно я шла, наверное, около получаса. Потом стала отключаться, впадать в какой-то странный болезненный транс. Тело двигалось без участия головы. Я не выбирала направление, шла по наитию, воспоминание, как менялся пейзаж, остались расплывчатые. Я шла, медленно, монотонно, и очень больно. Наверное, чтобы защититься от этой боли, мозг и стал отключаться. Конечно, двадцать километров я не осилила, свалилась часа через три. Если кто и встал на мой след, то решил не связываться с больной добычей, боясь заразиться. Спала плохо, но долго — остаток дня и всю ночь. Снилось черт-те что. И даже холод и боль не смогли разорвать пелену полусна-полубреда.
