– Почему?
– Здесь нужен металл и мастер – особый! – писарь сделал ударение на последнем слове и как-то странно посмотрел на меня. – Но ты можешь взять ее взаймы. Нет, не сейчас, без разрешения хозяина я тебе Диадему дать не могу, ведь я ее тоже взял на время. Но я тебе дам тут одну наводку с инструкцией, там все прописано: когда, где и как её получить… у коллекционера. Конечно, в этом деле без сложностей не обойтись, но если ты твердо решил добиться своей цели, то они тебя не испугают.
Баал Берита вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный в несколько раз лист старой пожелтевшей бумаги, похожей на оберточную, и передал мне. Его я, не глядя, положил в свой портфель.
– А если я не получу Диадему, тогда что?
– Получишь, обязательно получишь! Но для успокоения твоей души, вот тебе один адресок, который я тебе обещал. Так, на всякий случай, обратись туда, если что. Там тебя проинструктируют, – писарь, словно фокусник, не глядя, вытащил из другого кармана еще одну бумаженцию, гораздо меньших размеров, чем предыдущая – казалось, он весь был нашпигован этими листочками. – Правда, там процесс подготовки долгий, можешь к сроку не успеть, одна надежда – на твои природные способности.
– Ну, спасибо вам за помощь, товарищ Берита!
Я напоследок еще раз пролистал книгу и остановил взгляд на последней ее странице. Там, в самом ее низу был обозначен тираж – 39 штук – и еще одна надпись: «Редактор и составитель г-н Баал-берита».
– Так это вы?! – вскинул я на собеседника изумленные глаза, будто увидел перед собой историческую личность, значением никак не меньшим, нежели, некогда заблудившийся в лесных дебрях, Иван Сусанин.
Старик только скромно кивнул:
– Да – я, ваш покорный слуга, милостивый государь…
Если предположить, что ему сейчас лет семьдесят пять, то, выходит, он составлял и редактировал ее в таком же примерно возрасте, в каком пребывал я сейчас. Откуда в эти годы он получил такие знания, и не просто знания – а чистой воды тайны!? Нет, точно, ему никак не меньше ста лет!
Пока я в замешательстве таращил на него глаза, старик бережно, как грудного ребенка, взял из моих рук книгу и сказал, глянув на меня глазами душевнобольного:
– Ну вот, Коля, теперь ты все знаешь. Только, прежде чем приступить к делу, хорошенько подумай. Ведь Договор, милый мой, тебе придется подписывать собственной кровью. То есть, ты будешь нести ответственность за взятые на себя обязательства своей жизнью, синонимом которой и является кровь. Это означает, что в качестве залога своих обязательств ты передаешь право на свою жизнь другой стороне. А через двадцать лет – и бессмертную душу, и навечно станешь рабом Сатаны. Стоит ли твоя цель того? Так ли уж тебе это и надо? Готов ли ты не только к телесной, но к страшной духовной смерти?
Его слова на миг сжали мое сердце, словно оно, как беззащитная синичка, затрепыхалась живой игрушкой в когтистых лапах сытой кошки. Но я быстро овладел собой и потопил страх в грубой усмешке:
– Я уже все продумал и все решил…
Впереди грезилось двадцать лет счастливой и беззаботной жизни с красавицей-певицой, богатой и умной женщиной, завораживающей мечтой любого мужчины. Двадцать лет! Целая жизнь. А потом… потом – будь что будет.
Так я тогда думал. Наивная молодость! Поезд времени беспощаден и неостановим. Не успеешь на нем отбыть от остановки «Двадцать лет», как впереди за окном уже маячит следующая: «Сорок…», а за ней недалече и последняя. И все…
Но только в двадцать лет бросаются на амбразуры Александры Матросовы, а в сорок те, на которых тогда не хватило этих самых амбразур, предпочитают сидеть по штабам, подальше от линии фронта. А на новые амбразуры ложатся другие Матросовы, другие бесшабашные мальчики…
– Ну, что ж, Коля, я тебя предупредил. Тогда до скорого… – Баал-берита, так теперь правильно читалось его имя, хотя на слух оно и не изменилось, встал и, не подав руки, а только потрепав меня дружески по вихрам, собрался, было, уйти, как приостановился на мгновение и добавил: – Да, Коля, ты вот что, заруби себе на носу: ты пока Договор не заключишь, чтоб никому ни слова про эти новые наши дела, иначе все испортишь. А после, ты уже и сам никому не захочешь ничего говорить. И обязательно водички мертвой испей, это будет твоей защитой, да захвати атаме, не забудь, – уходя, бросил Баал-берита, и скрылся в лабиринтах коридоров.
Я не успел его спросить: какой такой мертвой водички и от кого она меня защитит? И что это за «атаме» такое, и где его прихватить? Но решил, что в бумажках все прописано, да к тому же, искать Баал-бериту, по всей громаде библиотечных залов и закутков, у меня не было времени – через час у меня в институте была назначена пересдача зачета. И я, в крайнем замешательстве, поплелся в раздевалку.
Глава VI Бумаги от писаря
Домой из института я вернулся уже в сумерках. Мама как раз варила вареники, и мне сначала пришлось поужинать. Она села напротив меня и, подперев голову рукой, смотрела, как я ем – вкусно ли сготовила, нравится ли мне? Вареники тогда не продавались пачками в магазинах, в каждой семье их делали сами. Мама умела. У нее получалось вкусно. Вареники были большие, пузатые – с картошкой, шкварками и жареным луком. И густой, как масло, сметаной, которую она ставила рядом с тарелкой отдельно в пиале.
Как правило, она смотрела на меня молча любящими, черными, как смоль, глазами, в которых плескалась тоска. Как в последний раз, как будто провожает на фронт или туда, откуда не возвращаются. Было в них что-то от южных кровей – цыганских ли, татарских, или ушедших вглубь времен – сарматских. Черные, волнистые волосы, с ранними седыми прядками, зачесаны назад и закручены на затылке в пучок. Прямой греческий нос. Черные брови – галочкой над переносицей. Сильные, усталые, полнеющие руки, крепкое тело женщины, рожденной в деревне, познавшей в детстве и девичестве ее тяжкий колхозный труд за пустые галочки трудодней.
Я же при этом сосредоточенно ел, обычно, не поднимая глаз, чтобы не встретиться с ее глазами. Чем я мог ответить на ее взгляд? Да, я постепенно уходил от нее, уходил от своих родителей. Крылья уже пробно машут, они наливаются силой, и скоро-скоро вороненок вылетит из гнезда, куда больше никогда не вернется. Нет не в дом – в гнездо, в свою семью. Это она чувствовала, чувствовал и я. Конечно, мы будем видеться, может, даже я еще и жить буду здесь долго. Но я буду уже не ее, кто-то другой предъявит на меня права.
Ах, как мне не хватает этих любящих глаз сейчас, через ушедшие десятилетия! Стонет душа …
Я отставил пустую тарелку.
– Спасибо мама, так вкусно! – я впервые, за весь ужин поднял на нее виноватые глаза.
– Подожди, – придержала меня мама, положив свою ласковую ладонь поверх моей руки. – Тебе плохо? Ты осунулся весь. С девушкой своей поссорился? – уже и по ночам приходить не стал, вовремя домой возвращаешься.
