Щелкнула задвижка. Чтобы высадить эту дверь, потребуется секунд двадцать…
— Эдик! Уходи, тебя хотят убить!
Большая комната была пуста. На журнальном столе мерцал включенный ноутбук; Ольга метнулась в спальню, но в этот момент на пороге появился лысоватый. Дверь ванной комнаты, еще узнаваемая, стекала у него по плечам, как оплывающее желе; с пластмассовым стуком отвалилась железная петля.
— А вы боец, Ольга Николаевна. Он все рассчитал. Как ловко вплелся в эмоциональную сеть, как точно угадал ваши желания… Затесался в вашу жизнь под видом старого плаща, но, существуя впроголодь, захотел энергии, эмоциональной подпитки… И получил ее, да, получил! С вами, чокнутая вы баба, он стал сильнее…
Паркет под ногами вдруг просел, и Ольга утонула в нем по щиколотку.
— Проклятая жара? — спросила она с надеждой, глядя, как жирными каплями стекают остатки двери по штанинам, по лацканам человека с фальшивыми «корочками».
— Нет, — лысоватый, кажется, торжествовал. — Вы сами не понимаете, во что влипли, Ольга Николаевна. Вы эмоционально с ним связались, он крючочек, а вы петелька. Он зависит от вас, для вас это очень плохо. О-Си-Эй! Проявляйся, или ей конец!
Оглушительно чирикали воробьи за приоткрытым окном. Ольга задергалась, как муха на липкой ленте.
— Эдик! Уходи!
На крик должны были сбежаться соседи, но Ольга и сама понимала — крика нет. Она разевает рот, как поющая рыба, а паркет ее собственной комнаты втягивает ее все глубже, вот утонул подол юбки, вот цепкая, как бетон, жижа подступила к коленям, и хватит уже, хватит, я хочу проснуться, что за бред…
— Эдик!
Стены лопнули, и комната пропала. Обои разбились, как стекло, из-под них проступили кирпичи, но не белые, силикатные, из каких был сложен дом, а красные, кое-где покрытые сажей и поросшие мхом. Ольга, дернувшись, не смогла освободиться — и тут же ощутила, как две горячие руки ложатся ей на плечи.
— Эдик?!
— О-Си-Эй, — лысоватый человек преобразился, теперь он был уже совершенно лысый и вместо серого костюма на нем был серебристо-черный, как расплавленная смола, комбинезон. — Только посмей. Только…
— Я ПОСМЕЮ.
Реальность дрогнула.
Воробьи обвились вокруг ствола, подрагивая тонкими антеннами. Телевизор развалился пополам, выпуская на волю румяные зрелые семена. Соседская машина «Жигули» обернулась порносайтом, а из горячего крана на кухне потоком хлынули флешмобы. Ольга стояла посреди этого безобразия, по-прежнему увязнув в твердом полу, чувствовала руки на плечах и — присутствие рядом обезумевшей слепой силы, готовой взболтать сейчас весь мир, как яичницу в шейкере.
— Стой! — лысоватый тоже почувствовал присутствие силы. Он пятился, пенился и шипел, как струя из огнетушителя. — Стой… Назад… Я выпускаю ее!
— ВЫПУСКАЙ.
Ольга сделала шаг, будто марионетка, и села на паркетный пол. Комната была на месте, чирикали воробьи за окном, ноутбук на журнальном столике темнел пустым экраном. В прихожей, у самой двери, стоял лысоватый человек с разбитым носом, и черные капли падали ему на рубашку.
— Вот каждая баба хочет, чтобы вокруг нее вращался свет, — сказал лысоватый с непонятной тоской. И вышел не попрощавшись.
* * *
Они пили кофе. Слезы капали в чашку, круги расходились по темной поверхности.
— Значит, не было никакого лыжного курорта? И свитера? И камина?
— Нет.
— И моря тоже не было?
— Не было, Оль. Я все врал.
— А ты…
— Нет, не то, что ты думаешь… Я в самом деле парадокс информационного пространства. Узелок на ткани. Я был ранен и очень ослаб. Я пришел к тебе, потому что ты ничему не удивляешься. И они не нашли меня.
— Кто?
— Законы физики не для того писаны, чтобы их нарушать, мироздание сопротивляется и хочет прибить возмутителя спокойствия. Я не могу сидеть на месте. Вечно то прячусь, то воюю. Они зовут меня вирусом О-Си-Эй.
Слезы потекли обильнее, и поверхность в чашке пошла кругами, как лужа во время дождя.
— И ты можешь…
— Да, — он кивнул. — Я могу парализовать мировую банковскую систему. Я могу блокировать Интернет — полностью. Да что там — я могу отключить электроэнергию везде, всюду, разорвать сеть в клочки… Энергетическую. Информационную. Эмоциональную… Оленька, прости меня, дурака. Не плачь.
— Я думала, ты мой муж… Я тебе поверила…
— А я и есть твой муж.
— Нет. Ты виртуальный, как в «Матрице»…
— Я реальный, — сказал он горячо. — Я есть. Этого достаточно.
Они помолчали.
— Я удивилась, — призналась Ольга. — Я впервые посмотрела на мир, как…
— Да, знаю. На это твое удивление меня поймали.
— Прости.
— Ну что ты. Ты приютила меня и защитила. Если бы не ты, меня прихлопнули бы, как муху.
— За что?
— Я слишком опасен, Оль. Я очень много могу. Это ненормально.
— Зачем ты ел сырки в фольге? — спросила Ольга, рыдая над чашкой.
— Мне надо было восстановить энергобаланс в человеческом теле… честно говоря, я не подумал, что фольгу надо снять.
И он грустно покачал головой.
* * *
Антонова все-таки уволилась, и Ольге досталась половина ее академических часов.
Миновало лето. Пролилась осень.
Зимой Ольга поехала на лыжный курорт, одна. Она часами сидела у камина в маленьком в холле гостиницы, пила подогретое вино и прогоняла любого, кто решался завести с ней разговор.
Наступила весна.
* * *
— Привет, — сказала телефонная трубка. — Ты только не удивляйся.
Она открыла глаза. Потолок был высокий и очень белый, похожий на перевернутое снежное поле. В комнате светало. Который час?
Она протянула руку направо, где обычно стояла тумбочка. Или комод. Вот, так и есть: твердая прохладная поверхность, часы на ремешке… И вот главное: зеркало и паспорт.
Села на постели. Поглядела сперва в зеркало: заспанное лицо, серо-голубые глаза, светлые волосы до плеч. Развернула жесткие «корочки» и уставилась на паспортную фотографию: здесь она помоложе лет на пять, при макияже, короче постриженная, но, безусловно, это она и есть. Петровская Ева Александровна.
Оглянулась; рядом посапывал мужчина. Спал на боку, повернувшись к женщине спиной. Его темные волосы чуть поредели на макушке, и одеяло он натянул до самого уха.
Муж. Она замужем. В последнее время охладели друг к другу. У мужа, кажется, есть кто-то на стороне…
Он обвела глазами супружескую спальню. Добропорядочно, хоть и несколько пыльно. Пара фото на стене, традиционные, свадебные. Дети есть? Она прислушалась к себе; детей нет. Ну и ладно. Доброе утро, Петровская Ева Александровна.
