Елена Блонди - Хаидэ

— Подожди, Гайя, я попрощаюсь с сыном.

Светлая коса вилась по согнутой спине матери, которая шепталась с малышом, иногда оглядываясь на Теренция и улыбаясь ему. Мальчику скоро наскучили материнские наставления, и он стал вырываться, сердито бормоча свое.

— Не забудь, расскажи отцу, как подстрелил перепелку. Ты храбрый маленький Зуб Дракона!

— То Асет! — сердито заперечил мальчик, хмуря светлые бровки, — я башой!

— Конечно, большой!

— Меик башой!

— Да, да. Большой, как Мелик. И как Бычонок. Такой же сильный.

— Не, — сказал мальчик, подумав, — сийный Асет!

Хаидэ всплеснула руками и подтолкнула мальчика к отцу. Сказала, поднимаясь:

— А упрямый, как отец.

Они стояли напротив и смотрели друг на друга. Грузный старый мужчина в домашней тунике, прикрывающей колени, с мокрыми от жары седыми волосами, схваченными тонким кованым обручем. И молодая женщина в походной мужской одежде, штанах из мягкой вытертой замши и рубахе, перетянутой ремнем с ножнами, из которых торчала рукоять короткого меча. Маленький Торза, усевшись на гладкие плиты, трудился над шнуровкой сапожка, вспомнив, что Гайя всегда запускает в бассейн целую флотилию деревянных корабликов.

— Нам пора, Теренций. Воины ждут за воротами.

— Ты… Может быть, ты останешься ужинать? Я велю приготовить пирог с ягодами. И перепелок, как ты любила.

— Нет, — она покачала головой. И Теренций опять с легкой завистью подивился радости, осветившей широкие скулы и гладкий лоб. Он знал ее упрямой девчонкой с лицом твердым, как степной камень. И жадной до удовольствий женщиной с чертами, искаженными страстью. Сонное лицо той, что отрешилась от мира и просто существовала, плывя по течению, было знакомо ему. И то, что появилось перед тем, как оставила дом, прекрасное, торжествующее лицо женщины, знающей цену себе — подарку любому мужчине.

Но не было никогда в ней этого внутреннего света. Будто вся она — острое ушко, слушающее тихую песенку. Знающее — это лучшая песенка и она для нее, ей.

«Ты не сумел. Ты глупец, был слеп и упоен собой. Но можно ли было достать из нее вот это? Вряд ли. Благодарность, привязанность, да. А этот свет дается свыше. Афродита позаботилась о своей дочери. Пусть она шепчет молитвы своей деве Миисе, все равно…»

— Совет ждет. Мы должны вернуться через три ночи на утро. Я нужна в племени.

— Да.

— Я вернусь за сыном, когда лето пойдет на убыль. Мы должны поехать к горам Арахны. Если решишь, поедем вместе, тойры будут рады товарам. Им нужны топоры, железо и ткани. А у них есть мех и много лесного меда. Ковры.

Глядя вслед Гайе, уводящей сына к бассейну, Теренций заговорил, вертя в руках детский лук:

— Ты поражаешь меня, жена моя и дочь старого Торзы. Оставила целое племя без пищи и крова. И они выжили в зиму и по-прежнему рады тебе. Ждут твоих посещений. Как это?

Хаидэ улыбнулась.

— Я дала им то, чего хотели. Их души заплыли жиром, он давил, мешая дышать. Если поедешь осенью, увидишь, как изменился даже их древний лес на склонах гор. Будто умелицы Арахны спряли ему новую жизнь. Теперь племя живет в полную силу. Я просто увидела то, что над едой, над теплым и душным житьем под чужой властью. Показала им.

— Наверное, ты права. Да, я поеду с вами. Потому что я хочу оберечь своего сына. Я знаю, ты бережешь его, но сердце мое болит, когда я думаю, сколько опасностей в мире.

— Всегда будет болеть, Теренций.

Она прижала руку к груди, где в вороте рубашки блестел медальон — две сплетенные змейки желтого и белого золота — давний подарок Теренция.

— Пусть боги хранят твой дом, тебя и нашего сына. Пусть люди твои живут в мире. Асет, храни нашего князя.

— И я, и Казым всегда будем рядом с маленьким князем, — сын советника Нара поклонился и ушел туда, откуда доносились веселые крики — князь купался.

Теренций дождался, когда люди княгини выйдут за ворота, и Хаидэ усядется в изукрашенную повозку, над которой горячий ветер трепал яркие флажки. Кавалькада медленно двинулась по улице, торжественно, как и подобает выезду знатной госпожи, матери знатного. Ворота закрылись.

Грек нагнулся, подбирая легкую коробку из цветного дерева, потряс ее. Сын бросил свои игрушки, когда собирался с матерью и воинами на степную охоту. Теренций откинул крышку и сунул руку внутрь. Достал стеклянную рыбу с красными плавниками и зелеными полосами на прозрачном тулове. Вернул на место и вынул глиняного ежика с глазом-бусинкой. Повертел и тоже положил обратно, закрыл легкую крышку. Понес к дому, прижимая к боку и улыбаясь. Вещи, что были ее талисманами, ее радостью и надеждой, стали просто игрушками для малыша. Она сама себе талисман и ей не нужны подтверждения, которые можно потрогать. Разве что этот, черный, который теперь с ней. Его она не отпустит и не отдаст никому.

Положив коробку в детской, он поднялся наверх, торопясь к окну, успеть среди миражей увидеть черные фигурки всадников, следующих за княжеской повозкой. Стоял долго, пока марево не скрыло уехавших. Обернулся на знакомые шаги.

— Твой сын вымыт, наелся и спит, мой господин. Сядь в кресло, я сниму с тебя лишнюю жару.

— Да, Гайя.

С закрытыми глазами обмяк в кресле. Когда женщина обошла его и склонилась, легко придавливая виски, махнул рукой, пытаясь поймать мелькавшую перед лицом смуглую грудь. Гайя, смеясь, оттолкнула его ладонь.

— Эй, жадный мужчина, дождись ночи!

Он рассмеялся и убрал руки.

— Ты рабыня, повелеваешь мной, своим хозяином?

— Ага. Ты долго искал, скажешь, не по нраву то, что ждало тебя так долго, под твоим толстым боком?

— По нраву, Гайя.

Рабыня нагибалась, бережно водя ладонями по мокрым от пота волосам, пробегала пальцами по щекам и лбу, шептала неслышные слова. И он послушно откинулся назад, устроил голову на вышитой прохладной подушке. Думая о том, что ее сильные руки совсем не так красивы, как руки княгини, и крепкое тело не рассказывает о высокой крови предков, но она оказалась той, что принесла ему счастье спокойной жизни, никогда не предаст и не испугается сказать ему правду, а еще она… Она — хорошая. Боги дали ему любовь и верность хорошего человека.

В степи, застывшей от зноя, на черных кустах чертополоха звонкие щеглики выпевали свои трели, качая стебли. Бледные мелкие бабочки взлетали так густо при каждом шаге коней, что казалось, вся трава отпустила в воздух сухие колосья. И сердито верещали суслики, ругая внезапных гостей, ступающих поверх норок.

Семь всадников мерно покачивались в седлах, задремывая на ходу, но кто-то из них постоянно оглядывал жаркую степь, с дрожащими маревами поверх сухих стеблей. Расписная повозка, скрипя большими колесами, пускала по сторонам золотые зайчики солнечных бликов.