В щели дверного проема мелькнула тень. Он отключил мозг, повернул замок, распахнул дверь и бросился наружу.
Обернувшись, Маттиас увидел большого обнаженного человека в маске, несущегося прямо на него. В голове его промелькнула одна-единственная мысль, а тело инстинктивно рванулось назад.
Смерть.
Он пятился от наступающей Смерти, пришедшей его забрать. В одной руке Смерть держала что-то черное. Черный предмет взметнулся к его лицу, и он набрал воздуха в легкие, чтобы закричать.
Но не успел он открыть рот, как черная штуковина накрыла его рот и нос. Он почувствовал, как чья-то рука обхватила его затылок, вжимая его лицо в это черное, мягкое. Крик превратился в сдавленное мычание, а пока он пытался выжать из себя отчаянный вопль, раздалось шипение, напоминавшее звуки дымомашины.
Он снова попытался закричать, но, когда он вздохнул, с телом приключилось что-то странное. Все конечности внезапно онемели, и крик превратился в негромкий писк. Он снова вздохнул, и ноги его подкосились, а перед глазами закрутился разноцветный калейдоскоп.
Ему больше не хотелось кричать. Не было сил. Красочная пелена заволокла все поле его зрения. Тела он больше не чувствовал. Калейдоскоп крутился. Маттиас растворился в радуге.
*Оскар держал листок с азбукой Морзе в одной руке, а другой выстукивал точки-тире. Костяшки — точка, ладонь — тире; так они договорились.
Костяшки. Пауза. Костяшки, ладонь, костяшки, костяшки. Пауза. Костяшки, костяшки:
Э-Л-И Я В-Ы-Х-О-Ж-У.
Спустя несколько секунд последовал ответ:
И-Д-У.
Они встретились у ее подъезда. За день она буквально… преобразилась. Пару месяцев назад к ним в школу приходила тетка-еврейка, рассказывала о холокосте, показывала слайды. Эли походила на людей с тех слайдов.
Резкий свет фонаря подчеркивал тени на ее лице, череп проступал из-под кожи, словно истончившейся, и… — Что у тебя с волосами?
Сначала он подумал, что дело в освещении, но, подойдя ближе, разглядел в ее черных волосах несколько белых прядей. Как у старухи. Эли пригладила волосы рукой, улыбнулась:
— Пройдет. Что будем делать?
— Может, до палатки?
— Что?
— Побежали до палатки?
— Угу. Кто последний добежит — тот тухлая селедка!
В голове Оскара промелькнула картинка:
Черно-белые дети.
Эли сорвалась с места, и Оскар помчался за ней следом. Хоть она и выглядела больной, но бегала куда быстрее его, лихо перескакивая через камни на своем пути. Какая-то пара скачков — и она оказалась на другой стороне улицы. Оскар бежал что есть сил, но картинка в голове не давала ему покоя.
Черно-белые дети?
Точно! Он мчался под гору мимо кондитерской фабрики, и тут его осенило. Старые фильмы, что крутят по воскресеньям. «Андерссонихов Калле»[22] и тому подобные. «Кто последний добежит — тот тухлая селедка!» В этих фильмах любили такие выражения.
Эли поджидала его у дороги, метрах в двадцати от палатки. Оскар подбежал к ней, стараясь не показывать, насколько запыхался. Он никогда еще не водил Эли к палатке. Может, рассказать ей ту историю? Точно.
— Знаешь, почему эту палатку называют «секс-шопом»?
— Почему?
— Потому что… короче, я слышал на родительском собрании… кто-то рассказывал, что… ну, в смысле, не мне, но… я слышал… В общем, говорят, что мужик, которому она принадлежит…
Оскар начал жалеть, что завел этот разговор. Уж очень глупо все выходило. По-дурацки как-то. Эли всплеснула руками:
— Что?
— Ну, говорят, что он… водит сюда женщин. То есть он после закрытия… ну, ты понимаешь…
— Что, правда?! — Эли взглянула на палатку. — Как же они там помещаются?
— Ужас, да?
— Ага.
Оскар направился к киоску. Сделав пару быстрых шагов, Эли догнала его и прошептала:
— Они, наверное, очень худые!
Оба прыснули. Оскар с Эли вошли в круг света, падавшего из окна киоска. Эли демонстративно закатила глаза, указывая на владельца палатки, стоявшего внутри и смотревшего маленький телевизор:
— Это он? — (Оскар кивнул.) — Вылитая обезьяна!
Приложив ладонь к уху Эли, Оскар шепнул:
— Он пять лет назад сбежал из зоопарка. До сих пор ищут.
Эли прыснула и приложила ладонь к уху Оскара. Ее теплое дыхание заструилось в его голове.
— Нет, не ищут! Они просто его здесь заперли!
Взглянув на продавца, они расхохотались, представляя его обезьяной в клетке, набитой сладостями. Услышав их смех, продавец повернулся к ним и нахмурил мохнатые брови, что лишь увеличило сходство с гориллой. Оскар и Эли захохотали так, что чуть не упали, закрывая рты руками и изо всех сил стараясь сохранить видимость приличия.
Палаточник наклонился к ним:
— Что-нибудь будете?
Эли тут же сделала серьезную мину, отняла руки от губ, подошла к окошку и ответила:
— Банан, пожалуйста.
Оскар фыркнул и крепче прижал руку ко рту. Эли обернулась и, приложив указательный палец к губам, шикнула на него с наигранной строгостью. Продавец по-прежнему стоял у окошка.
— Бананов нет.
Эли изобразила искреннее недоумение:
— Как, нет бананов?!
— Вот так, нет. Что-нибудь еще?
У Оскара сводило скулы от еле сдерживаемого смеха. Спотыкаясь, он отбежал к почтовому ящику в нескольких шагах от палатки, прислонился к нему и расхохотался, содрогаясь всем телом. Эли подошла к нему, качая головой:
— Бананов нет.
Оскар выдохнул:
— Наверное… все… съел!
Оскар взял себя в руки, сжал губы, вытащил из кармана четыре монеты по одной кроне и подошел к окошку.
— Конфеты, разных сортов.
Пристально посмотрев на него, продавец начал зачерпывать совком сладости из пластиковых лотков, выставленных в витрине, ссыпая их в бумажный пакет. Оскар покосился в сторону, желая убедиться, что Эли его слышит, и добавил:
— И бананы.
Продавец остановился.
— Я же сказал, бананов нет.
Оскар указал на один из лотков:
— Я имел в виду банановые пастилки.
Он услышал, как Эли фыркнула от смеха, и поступил так же, как она: приложил палец к губам и шикнул на нее. Продавец усмехнулся, положил в пакет пару банановых пастилок и вручил его Оскару.
Они направились к дому. Прежде чем взять конфету, Оскар протянул пакет Эли. Та покачала головой:
— Спасибо, не хочу.
— Ты что, не любишь сладости?
— Мне нельзя.
— Вообще никаких?
— Не-а.
— Блин, вот обидно.
— Не очень. Я же даже не знаю, какие они на вкус.
— Ты что, никогда их не пробовала?!
— Нет.
— Так откуда же ты тогда знаешь…
— Знаю, и все.
Такое случалось не первый раз. Они разговаривали, Оскар о чем-то спрашивал, и разговор заканчивался этими ее «просто это так» или «знаю, и все». Без всяких объяснений. Это была одна из ее странностей.
Жалко, что ему не удалось ее угостить. Ему так хотелось продемонстрировать свою щедрость, сказать — бери сколько хочешь! А она, оказывается, не ест сладкого. Он закинул в рот банановую пастилку и покосился на нее.
Вид у нее был и правда нездоровый. И эта седина… Оскар читал в одном рассказе про человека, поседевшего от испуга. Может быть, кто-то ее напугал?
Она смотрела по сторонам, обхватив плечи руками, и казалась такой… маленькой. Оскару захотелось ее обнять, но он не осмелился.
У подъезда Эли остановилась и взглянула на свои окна. Свет не горел. Она стояла, обхватив руками плечи, словно завязавшись в узел, и смотрела в землю.
— Оскар…
И тут он сделал это. Ее тело будто само напрашивалось, так что он собрался с духом и сделал это. Обнял ее. На какое-то страшное мгновение ему показалось, что он совершил ошибку: тело ее казалось напряженным, отчужденным. Он уже собирался прервать объятие, как вдруг она обмякла. Узел развязался, она высвободила руки, обхватив его спину, и, дрожа, приникла к нему.
Она положила голову ему на плечо, и они так застыли. Ее дыхание щекотало его шею. Они молча обнимали друг друга. Оскар зажмурился, чувствуя, что это самая важная минута в его жизни. Свет подъезда едва пробивался сквозь сомкнутые веки, обволакивая глаза красной пеленой. Лучшая минута в жизни.
Голова Эли придвинулась ближе к его шее. Тепло ее дыхания становилось все более ощутимым. Расслабившиеся мышцы тела снова напряглись. Ее губы коснулись его шеи, и по телу Оскара пробежала дрожь.
Внезапно она рванулась и высвободилась из его объятий, отпрянув назад. Оскар уронил руки. Эли потрясла головой, словно стряхивая с себя сон, развернулась и пошла к своей двери. Оскар остался стоять. Когда она открыла дверь, он окликнул ее:
— Эли?
Она обернулась.
— Где твой папа?
— Он… пошел за едой.
