— Тревор Лоусон, — прошептала Ла-Руж, и ее красные губы вновь приблизились к его уху. — Ты очень красивый мужчина. У тебя была прекрасная жизнь, ведь так? Очень достойная жизнь. Что ж, Тревор… я собираюсь сделать тебя моим лучшим творением.
Так началось угасание его человечности и падение в бездонную пропасть, где царила темнота. Непроглядный мрак.
Он не понимал, сколько времени провел там, лежа в полузабытьи почти обескровленным и привязанным к железному каркасу кровати. Каждую ночь Ла-Руж приходила к нему и выпивала успевшую чуть восполнить запасы кровь, оставляя совсем немного, чтобы жертва не умерла. После она ворковала что-то ему на ухо и водила своими ногтями, под которыми запеклась кровь и могильная грязь, по его груди.
— Вот, как это происходит, — сказал капрал Ниббетт, безногий конфедерат, который на самом деле лишился своих конечностей после того, как заразился вампиризмом. Он вышел на поле боя вместе с остальными и переползал от горла к горлу в сгущающихся сумерках… а затем пушки открыли огонь, вылетели и засвистели снаряды…
— И оттяпали мои ноги к чер-ртовой матери, — и в свете свечей его покрытое швами и старыми шрамами лицо исказила уродливая гримаса.
Капрал — бывший кузнец из Джоржии — иногда спускался, соскальзывая с лестницы, и полз по грязному полу, чтобы поговорить с самим собой в обществе капитана из Алабамы.
— Я просто почувствовал жжение… в потом все было кончено. Они не отрастут обратно, а жалко. Если б только можно было… ну, впрочем, ладно! Что сделано, то сделано, я считаю.
В своем состоянии шока от потери крови, господин капитан из Алабамы не мог ничего ответить.
— Как дела у старого Бобби Ли? — спросил Ниббетт. И, получив только молчание, ответил себе сам. — Все еще лижет задницы этим янки? А хотя, знаешь… это уже не так важно теперь. Патрик и Горди — они оба янки. Маленький Присс тоже. Был, знаешь, ну этим… лагерным цветочком. Не-ет, сейчас уже ничто из этого не важно, — он хлопнул себя по обрубку ноги. — Так что, здорово, парень! Мы теперь на одной проклятой стороне, понятно? Сражаемся против них. Ну, ты знаешь. Тех, кто хочет, чтобы мы умерли. О, все в порядке, просто еще одна война. И она будет идти очень долго, но большинство о ней даже не узнает. Мы против них. Как в старые времена, вот, как говорит Ла-Руж. О, ты ей нравишься, кэп. Она была раньше богатой женщиной, много лет назад, — он потянулся вперед, и его красные глаза засияли. — Некоторые из тех, кто старше, называют ее Королевой Ла-Руж. Она говорит по-французски. Наверное, именно на этом языке и должны разговаривать королевы. Проклятье, я проголодался. А ты попался под руку, и придется тебе мне помочь.
Его грязная правая рука, как паук, взобралась по груди Лоусона.
— О, я чувствую, как бьется твое сердце, как кровь движется по твоим венам. Оххх, пахнет, как бекон, который Модди жарила мне по утрам. Кстати, я заметил эти дырочки на твоей шее, кэп. Она уже хорошо над тобой поработала. Но в тебе еще столько жизни, столько чистой крови! Я только сделаю один глоток… только… капельку.
Лоусон не мог сопротивляться.
— Вот, как это происходит, — сказал Ниббетт, подползая к уху своей жертвы. — Ты думаешь, ты просто видишь плохой сон. Ты думаешь, все потеряно. Она пьет из тебя кровь… медленно, медленно, и каждый раз, когда она пьет из тебя, это приближает тебя к нам. О, ты не поверишь, что сможешь сделать, когда она с тобой закончит. Когда обратит тебя. Из кровавого мешка с мясом и костями ты превратишься в быстрое и сильное существо и больше никогда не будешь стареть. Вещи, которые ты познаешь, то, что сможешь увидеть… все это станет для тебя откровением. А теперь посмотри на меня. Сижу здесь без ног. Я должен был быть мертв, но я жив. Я почти не могу умереть. О, я мог бы сейчас подслушать, что говорят старшие за стенкой, но не могу отвлечься от звука твоего пульса, кэп. Ты сильная ездовая лошадка, не так ли? Так что выдержишь, если я сделаю глоток. Если Ла-Руж застанет меня за этим… она, наверное, разорвет меня на куски, и это меня прикончит. Хотя… я считаю, она, скорее, оторвет мне голову. Видишь ли, у нас самих больше нет крови. Такой, как твоя. Старшие называют то, что течет по нашим венам, ихором. Я не понимаю всех этих штук, но это делает нас другими. Лучшими. Скоро ты поймешь. Почувствуешь и узнаешь. Проблема только в том, что… я раньше очень любил утреннее солнце. Любил встречать рассвет, раньше частенько это делал. А теперь, стоит солнцу подняться из-за горизонта, как оно обжигает до костей, — он пожал своими тонкими плечами.
— Хотя с этим, наверное, можно смириться, — завершил Ниббетт свою мысль и впился ему в горло.
В своей тюремной камере, в этом грязном подвале Лоусон спал и просыпался, а затем снова проваливался в забытье. Он знал, что вокруг него толпятся эти существа, с любопытством разглядывают его и смотрят, как человечность покидает его тело. Он даже в бреду чувствовал, как на него вновь взбирается женщина в красном, чувствовал, как она раскрывает рот и впивается острыми клыками в его горло.
— Скоро ты обратишься, — сказал Ниббетт, сидя рядом с бледным, как известка, капитаном во время одного из своих множественных визитов. — Осталось два или три раза, и процесс завершится. Тебя выпьют досуха, чтобы наполнить снова. Ты, наверное, уже чувствуешь, как начинают расти клыки? Они будут выскальзывать из челюсти, когда понадобятся. На охоте, то есть. А в обычной жизни их будет легко прятать. Скоро ты отправишься на охоту, капитан. Тут неподалеку есть, с кем поиграть. Всякие двуногие детишки, например. О, ты втянешься очень быстро. Тебе понравится их страх: они никогда не знают, откуда к ним придет опасность. Ты научишься, кэп. Почувствуешь, каково быть одним из нас, и это станет твоим откровением.
Тревор Лоусон посмотрел прямо в лицо Ниббетту в свете единственной свечи и заставил слова сорваться со своих обескровленных губ.
— Ч-человек. Я когда-нибудь… смогу снова стать… человеком?
— Не мешком с кровью, нет. Только не после того, как обратишься, — Ниббетт нахмурился. — Ну… вообще, я слышал, что способ есть… но тебе не захочется. После того, как почувствуешь свою истинную природу, ты уже не захочешь возвращаться к прошлому.
— Н-нет, — выдохнул Лоусон.
— Это ты сейчас так говоришь. Потом будешь смеяться над тем, что даже помышлял об этом.
— Так расскажи… — из последних сил выдавил Лоусон. — Вместе… посмеемся.
