Паулина мучилась от собственного удивления: найдется ли на свете дело еще менее подходящее Ад еле Хант, чем амплуа драматической актрисы? Из-за этого удивления она прослушала реплику Аделы и услышала лишь ответ Дровосека: «… всеохватное чудо любви». Немного угрюмо она подумала, что злоба гораздо удобнее любви, она может породить сколько хочешь всеохватных чудес для самой себя, одни только деревья Миртл Фокс чего стоят. Хорошо хоть сегодня не будет последнего действия, того самого, в котором Периэль – мужчина или женщина, не важно! – дух, но не духовный – и тем не менее она – начинает и ведет Хор, и тут под совершенно неподходящими предлогами вступают все: Принцесса, ее возлюбленный, Герцог, крестьяне, разбойники, Медведь, и по лесам катится шумная мешанина блуждающей красоты, воссоединенной любви, тонкого ума, деревенского гогота, кровожадных криков, звериного рыка в нарастающей сложности стихов, а надо всем этим – назойливый плач бестолковых деревьев.
Почему-то при первом чтении это ее совсем не беспокоило, да и других тоже. Наверное, она и сейчас не стала бы думать об этом, если бы не слышала, как Питер Стенхоуп беседует в саду с ее бабушкой. Это было недели две-три тому назад, после того, как он зашел в первый раз. Она не помнила, сказали они с тех пор что-нибудь примечательное, кроме нескольких суждений о поэзии, но все, что они говорили, было простым и нестрашным. Паулина представила их обоих – старушку и поэта, – если бы они сами играли на сцене. И чем бы тогда все это кончилось? Разве что в финале пара удалилась бы в лес, в те звуки, что слышали только они, в сумятицу, которую объединяла лишь великая поэзия, создавшая ее… Под влиянием одной из тех бесед в саду она отыскала в своем старом школьном томике Шелли строчки, преследовавшие ее, и наконец прочитала продолжение стихотворения:
Из всех людей один лишь он увидел видение такое… [18]
Конечно, это относилось к Зороастру. Но, наблюдая за происходящим на сцене, она вдруг подумала, что слова относятся и к Стенхоупу. Из всех людей один лишь он – насколько она понимала – увидел видение такое, и она снова задумалась, – а не поддерживал ли ее Шелли этими строчками вместо того, чтобы пугать. Предположим – предположим, что в этом последнем действии Питер Стенхоуп увидел и вообразил нечто даже более жуткое, чем видение самого себя, предположим, ему открылась природа мира, в котором могут быть такие видения, и прелестное плетение его стихов – отражение этого мира.
Она посмотрела на крепкого и бодрого молодого человека, играющего Медведя, и задумалась, оказался бы настоящий медведь, если бы ей достало смелости встретиться с ним, так же дружелюбен. А что было бы, не узнай Сын Дровосека язык листьев, пока они горели в огне! В этих стихах у Стенхоупа не было и тени сомнения: они передавали самый настоящий запах и треск пламени и еще уверенность в том, что иная настойчивая песня пробивалась сквозь огонь. Наверное, так плачут фениксы, когда сгорают.
Кто-то уселся на соседний стул. Паулина оглянулась: это был Стенхоуп. Миссис Парри и Адела завершили свою дискуссию. Кажется, Адела согласилась поработать над своими словесными нагромождениями – придать им более благородную форму и только потом вываливать их на стройплощадку. Миссис Парри, наверное, надеялась, что на последующих репетициях из них удастся, если повезет, что-нибудь построить. Репетиция продолжалась.
Стенхоуп сказал:
– Разумеется, вы были совершенно правы.
Она осторожно повернулась к нему.
– Значит, вы так себе это и представляли? – спросила она.
– Ну, может, и не совсем так, но – более или менее, – уклончиво ответил он. – Конечно, когда пишешь, не думаешь, что каждой строфе придется сделать столько-то шагов вправо и при этом изображать задумчивость на каждом шаге. Но даже если бы я вмешался, это бы еще больше всех запутало. Лучше оставить все как есть.
– Но вы не против, если я буду говорить немножко быстрее других? – спросила она.
– С удовольствием послушаю, – ответил он. – Но нам все равно придется думать о труппе. Для них это не настоящая пьеса, а просто развлечение. Давайте и мы попробуем получить удовольствие.
– А как же поэзия? – спросила Паулина.
Он с улыбкой посмотрел на нее.
– Миссис Парри все равно все сделает по-своему. Так есть ли смысл спорить, раздражаться? Право, не стоит.
– А… Вы не могли бы как-нибудь прочитать это мне еще разок? – внезапно решившись, попросила она.
– Ну конечно, прочту. Почему нет? Если захотите. А теперь скажите-ка лучше, что вас беспокоит?
Застигнутая врасплох, Паулина уставилась на него и замешкалась с ответом.
– Ну-у… – начала она. Стенхоуп смотрел на сцену.
– Мисс Хант намерена превратить мою пьесу в прочную геометрическую конструкцию из эмоций, – констатировал он. – И все же, почему вы все время озираетесь?
– Разве? – спросила она с сомнением.
Он серьезно посмотрел на нее, но она успела отвести взгляд. Он сказал:
– Право, нет никакого повода для беспокойства. Наблюдательность – это одно, а страх – уже совсем другое. Если вы боитесь, значит, впускаете это другое в свою жизнь. Но чем бы оно ни было, ваша жизнь важнее.
– Вы говорите так, будто жизнь так уж хороша, – сказала она.
– Хороша она или плоха – этого не узнаешь, пересчитывая несчастья по пальцам. Эта проблема совсем другого сорта. Не будем ходить вокруг да около. Вы скажете мне, что вас беспокоит?
– Я… Нет, это звучит слишком глупо, – попыталась увильнуть от ответа Паулина.
Стенхоуп замолчал, и в тишине до них донесся голос миссис Парри, втолковывающей свое видение роли Герцога Хью Прескотту. Размеренные слоги по отдельности, как шары, падали к их ногам, и Стенхоуп слабо махнул рукой.
– Ну, – сказал он, – вряд ли ваше признание прозвучит глупее этого. Бог милостив. Если бы меня здесь не было, они бы устроили «Бурю». Скажем, «И жители его… всё, всё растает… рассеется бесследно… как туман». [19] Да, Бог определенно милостив. Так вы мне скажете?
– С некоторых пор, – неожиданно решилась Паулина, – я начала встречать на улице саму себя. – Она резко повернулась к нему. – Вот! Теперь вы знаете. И что скажете?
Он спокойно встретил ее горящий взгляд.
– Вы имеете в виду именно то, что сказали?
Паулина кивнула.
– Ну, это не новость. Гёте однажды встретил самого себя – по дороге на Веймар, кажется. Но у него это не перешло в привычку. Как давно это началось?
– Да всю жизнь! – ответила она. – С перерывами… долгими перерывами, насколько я помню. Иногда месяцы и годы ничего не происходило, только сейчас стало случаться все чаще. Бред какой-то… этому никто не верит, но это так.
