— Да. Очень.
— А если бы я не была девочкой... я бы тебе все равно нравилась?
— Как это?
— Ну так. Я бы тебе нравилась, если бы не была девочкой?
— Ну... наверное.
— Точно?
— Да. А почему ты спрашиваешь?
Послышался звук, будто кто-то дергал заевшую оконную створку, и затем открылось окно. Оскар увидел за спиной Эли мамину голову, высунувшуюся из окна его спальни:
— О-о-оскар!
Эли шарахнулась в сторону, прижавшись к стене. Оскар сжал кулаки и взбежал на пригорок, встав под окнами. Как маленький ребенок.
— Что?
— Ой! Ты тут! А я думала...
— Ну что?!
— Сейчас передача начнется.
— Да знаю я!
Мама собралась было что-то сказать, но захлопнула рот и молча взглянула своего сына, стоящего под окнами, — руки по швам, крепко сжатые кулаки, тело как струна.
— Ты что там делаешь?
— Я... я иду.
— Давай скорее, а то...
Глаза Оскара увлажнились яростью, и он прошипел:
— Уйди! Закрой окно! Уйди!
Какое-то мгновение мама молча смотрела на него, затем по ее лицу пробежала тень, после чего она с треском захлопнула окно и ушла в дом. Оскару захотелось... не то чтобы окликнуть ее, но... послать ей мысль. Спокойно объяснить, в чем дело. Что не надо ему кричать, что у него...
Он спустился с пригорка.
— Эли?
Ее нигде не было. В свой подъезд она не заходила, он бы увидел. Наверное, пошла к метро, решила поехать к этой своей тетке, у которой обычно проводила время после школы. Да, скорее всего.
Оскар встал в темный угол, где Эли спряталась от его мамы. Повернулся лицом к стене. Немного постоял. И пошел домой.
*Хокан затащил мальчика в кабинку и запер за собой дверь. Пацан не издавал почти ни звука. Единственное, что теперь могло вызвать подозрение — это шипение газового баллона. Придется работать быстро.
Все было бы куда проще, если бы он мог сразу накинуться на жертву с ножом, но нет. Кровь должна поступать из живого тела. Это ему тоже объяснили. Кровь мертвецов была бесполезна, более того — опасна.
Ладно. Мальчик, по крайней мере, был жив. Грудь его поднималась и опускалась, наполняя легкие сонным газом.
Он перемотал ноги пацана чуть выше колен веревкой, перекинул оба конца через крюк и потянул на себя. Ноги жертвы поползли вверх.
Где-то открылась дверь, послышались голоса.
Придерживая веревку одной рукой, он перекрыл газ и снял маску. Наркоза хватит на несколько минут, люди не люди, а работать придется; значит, нужно действовать как можно бесшумнее.
Несколько мужских голосов. Два, три, четыре? Они обсуждали Швецию и Данию. Спорт. Гандбол. Пока они разговаривали, он осторожно подтягивал тело мальчика все выше и выше. Крюк заскрипел, — видимо, когда Хокан испытывал его на прочность, угол нагрузки был другим. Мужские голоса затихли. Они что-то заподозрили? Он замер, затаив дыхание, придерживая тело. Голова мальчика болталась над самым полом.
Нет. Просто пауза в разговоре. Беседа возобновилась.
Говорите, говорите.
— Штрафной Шегрену был вообще...
— Сила не в руках, головой тоже надо думать.
— Ну, забивает он, надо сказать, тоже неплохо.
— Черт, как он тот крученый-то завернул...
Голова пацана висела в сантиметрах двадцати от пола. Пора!
Так, теперь нужно закрепить концы веревки. Доски скамьи оказались пригнаны так плотно, что веревку в щель не просунешь. Не мог же он орудовать одной рукой, придерживая второй веревку? Нет, так не пойдет. Он неподвижно стоял, зажав в кулаке концы веревки и обливаясь потом. В маске было жарко. Хотелось ее снять.
Потом. Когда дело будет сделано.
О, второй крючок. Оставалось соорудить петлю. Пот заливал ему глаза. Он опустил тело мальчика на пол, чтобы ослабить веревку, и сделал петлю. Снова подтянул тело и попытался накинуть петлю на крюк. Веревки не хватило. Он снова опустил тело. Мужики за дверью притихли.
Да уходите же! Уходите!
В тишине он сделал новую петлю, подождал. Они снова заговорили. Боулинг. Успехи шведской женской сборной в Нью-Йорке. Страйк, спэа; пот щиплет глаза.
Жарко. Почему так жарко?
Хокан накинул петлю на крюк и выдохнул. Да уйдут они когда-нибудь?
Тело мальчика наконец-то висело под нужным углом, оставалось лишь довести дело до конца, прежде чем он проснется, — Господи, пусть они уйдут! Но те погрузились в бесконечные воспоминания о том, как у кого-то во время игры застрял большой палец в шаре для боулинга, и его пришлось вести в больницу.
Ждать он больше не мог. Хокан засунул воронку в канистру и приставил ее к горлу жертвы. Взял в руки нож. Когда он обернулся, чтобы пустить мальчику кровь, разговор снова затих. А глаза пацана были открыты. Широко распахнуты. Зрачки его метались из стороны в сторону, ища хоть какую-нибудь зацепку, объяснение происходящему, пока не остановились на Хокане — раздетом догола, с ножом в руке. Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза.
Затем мальчик открыл рот и заорал.
Хокан отшатнулся назад и с влажным звуком стукнулся о стену кабинки. Потная спина скользнула по стенке, и он чуть было не потерял равновесие. А мальчик все орал. Его крик гулко разносился по раздевалке, отскакивая от стен, все нарастая так, что у Хокана заложило уши. Его рука крепче сжимала рукоятку ножа, в голове билась одна мысль — он должен положить конец этому крику. Перерезать горло, чтобы крик прекратился. Он опустился на корточки перед мальчиком.
В дверь заколотились:
— Эй! Откройте!
Хокан выпустил нож. Вряд ли кто-то услышал его звон среди этого грохота и воплей пацана. Дверь пошатывалась от ударов, грозя сорваться с петель.
— Открывай! А то выбью дверь!
Все. Вот теперь все. Оставалось лишь одно. Звуки вокруг исчезли, поле зрения сжалось в узкий туннель, когда Хокан повернул голову к сумке. Сквозь этот туннель он увидел, как его рука погружается в сумку и вытаскивает стеклянную банку.
Он плюхнулся на задницу, не выпуская банку из рук, открыл крышку. Помедлил.
Вот сейчас, когда они откроют дверь. До того, как сдернут маску. Лицо.
Под звуки криков и ударов в дверь он думал о своей возлюбленной. О времени, проведенном вместе. Его любовь предстала перед его взором в образе ангела. Юного ангела, сошедшего с небес и простершего над ним крылья. Ангела, пришедшего, чтобы его забрать. Унести с собой. Туда, где они будут вместе. Навсегда.
Дверь распахнулась, ударившись об стену. Мальчик продолжал орать. В дверях стояли трое полуодетых мужчин. Они непонимающе смотрели на открывшуюся их взглядам картину.
Хокан медленно кивнул, словно принимая свою судьбу.
И с криком: «Эли! Эли!» — облил лицо серной кислотой.
*Возрадуемся в Господе —
Хвала Тебе, Спаситель.
Возрадуемся в Господе —
Ведь Он наш Царь и Бог.
Стаффан аккомпанировал себе и матери на пианино. Время от времени они переглядывались и обменивались сияющими улыбками. Томми сидел на кожаном диване и страдал. Он обнаружил небольшую дыру на подлокотнике и теперь старательно ее расковыривал, пока мама со Стаффаном выводили свои рулады. Указательный палец все глубже погружался в поролон, и он размышлял, приходилось ли им заниматься сексом на этом диване. Под барометрами.
Ужин был ничего, маринованная курица с рисом. После ужина Стаффан показал Томми сейф, где он хранил свои пистолеты. Сейф оказался под кроватью, и Томми задался тем же вопросом, что и раньше: интересно, они здесь спят? Вспоминает ли мать об отце, принимая ласки Стаффана? Заводит ли его мысль о пистолете под матрасом? А ее?
Стаффан взял заключительный аккорд и подождал, пока музыка затихнет. Томми вытащил палец из теперь уже довольно внушительной дыры в диване. Мама кивнула Стаффану, взяла его за руку и присела рядом на банкетку возле пианино. Если смотреть оттуда, где сидел Томми, Дева Мария оказывалась прямо над их головами, будто они специально все так рассчитали.
Мама посмотрела на Стаффана, улыбнулась и повернулась к Томми:
— Томми, нам нужно кое-что тебе рассказать.
— Вы что, женитесь?
Мама смутилась. Если они и репетировали эту сцену в мельчайших подробностях, эта реплика была явно не предусмотрена.
— Да. Что скажешь?
Томми пожал плечами:
— Ну женитесь.
— Мы думали... ближе к лету.
Мама вопросительно взглянула на него, словно ожидая встречного предложения.
— Летом так летом. Как скажете.
Он снова сунул палец в дыру и остался так сидеть. Стаффан подался вперед.
— Я знаю, что не могу... заменить тебе отца. Ни в коей мере. Но я надеюсь, что нам удастся... лучше узнать друг друга и... Как бы это сказать? Подружиться.
