Далтон вздрогнул и проснулся, когда в глаза ударил резкий свет. В первый момент он решил, что взошло солнце. Но, потерев тяжелые веки, губернатор увидел, что то пылает дощатая клиника во дворе, обратившись в ревущий, гудящий костер невиданных размеров, вздымающий огненные языки к самым небесам. Воистину то была «Огненная Немезида», о которой говорил Кларендон, и Далтон понял, что дело здесь не обошлось без неких странных горючих веществ, ибо обычные сосна или красное дерево не дали бы столь яростного пламени. Он в тревоге взглянул на кушетку и обнаружил, что Альфреда там нет. Вскочив с кресла, он побежал позвать Джорджину, но встретился с ней в холле — она тоже проснулась от ослепительного света грандиозного костра.
— Клиника горит! — выкрикнула она. — Как там Ал?
— Он исчез — исчез, пока я спал! — ответил Далтон, поспешно протягивая руку, чтобы поддержать пошатнувшуюся женщину.
Провожая Джорджину наверх к спальне, он пообещал немедленно отправиться на поиски Альфреда, но она медленно покачала головой, глядя на причудливые отсветы пожара, падавшие через окно на лестничную площадку.
— Должно быть, он уже мертв, Джеймс. Он не смог бы жить и сохранять здравый рассудок, зная о страшных деяниях своих рук. Я слышала, как он ссорился с Сурамой, и знаю, что здесь творились ужасные вещи. Ал — мой брат, но… так оно лучше.
Голос ее упал до шепота.
Внезапно через открытое окно донеслось мерзкое утробное хихиканье, и взвивавшиеся к небу языки пламени приняли новые очертания, постепенно обратившись в подобия неких безымянных исполинских чудовищ из кошмарных снов. Джеймс и Джорджина нерешительно остановились на лестничной площадке и выглянули в окно, затаив дыхание. В следующий миг грянул оглушительный раскат грома, и разветвленная молния ударила с ужасной точностью в самую середину пылающей руины. Хихиканье прекратилось, и раздался дикий завывающий вопль, словно тысячи вампиров и оборотней истошно закричали в невыносимых муках. Когда долгое многократное эхо стихло, языки пламени медленно обрели обычные очертания.
Джеймс и Джорджина не двинулись с места, но дождались, когда столб огня опал и померк. Они были рады, что пожарная команда сонного полудеревенского района не выехала вовремя и что высокая стена скрыла происходящее от любопытных взоров. Простому обывателю не следовало знать эту историю — слишком много вселенских тайн крылось в ней.
В бледном свете зари Джеймс тихо сказал Джорджине, которая горько плакала, припав головой к его груди:
— Любимая, я думаю, Альфред искупил свою вину. Видимо, он устроил пожар, пока я спал. Он сказал, что клинику непременно надо сжечь вместе со всем содержимым, включая Сураму. Это был единственный способ спасти мир от неведомых ужасов, которых он напустил на него. Твой брат сделал как лучше. Он был великим человеком, Джорджи. Давай не будем забывать об этом. Мы должны гордиться Альфредом, ибо изначально он ставил своей целью помочь человечеству и даже в своих грехах оставался титанической личностью. Когда-нибудь я расскажу тебе больше. То, что он сделал — добро это или зло, — до него не делал никто на свете. Он первый и последний, кто проник за покровы неких тайн, превзойдя в этом даже Аполлония Тианского.[20] Но мы должны хранить молчание. Пусть он останется в нашей памяти маленьким Альфом, милым нашему сердцу, — мальчиком, желавшим изучить медицину и победить лихорадку.
После полудня нерасторопные пожарные обыскали руины и нашли два скелета с жалкими остатками обгорелой плоти на костях — только два, ибо тела всех прочих живых существ уже покоились в ямах с негашеной известью. Один скелет принадлежал человеку, а насчет второго до сих пор спорят биологи Западного побережья. Во многом похожий на скелет древнего примата или ископаемого ящера, он вызывал тревожные предположения о ветвях эволюции, неизвестных современной палеонтологии. Обугленный череп, как ни странно, ничем не отличался от человеческого и наводил на мысль о Сураме, но остальные кости поставили ученых в тупик. Только в очень ловко скроенной одежде такое тело могло бы походить на человеческое.
Но первый скелет явно принадлежал Кларендону. Никто в этом не сомневался, и мир по-прежнему скорбит о безвременной смерти величайшего врача своей эпохи — бактериолога, чья универсальная противолихорадочная сыворотка намного превзошла бы по эффективности родственный антитоксин доктора Миллера, когда бы он получил возможность довести препарат до совершенства. Своими последующими успехами Миллер в значительной степени обязан записям, завещанным ему злополучной жертвой пожара. От былых соперничества и ненависти почти не осталось следа, и даже доктор Уилфред Джонс ныне похваляется своим знакомством с покойным светилом науки.
Джеймс Далтон и его жена Джорджина всегда хранили молчание, которое вполне можно объяснить скромностью и семейным горем. Они опубликовали несколько заметок в память великого человека, но никогда не подтверждали и не опровергали ни общепринятого мнения, ни редких намеков на некие необыкновенные обстоятельства, делавшихся отдельными проницательными особами. Факты просачивались наружу очень незаметно и медленно. Вероятно, Далтон рассказал что-то лишнее доктору Макнейлу, а у этой доброй души не было секретов от сына.
Далтоны живут в целом очень счастливо, ибо все ужасы остались далеко позади, а глубокая взаимная любовь позволила им сохранить свежесть мировосприятия. Но некоторые вещи странным образом выводят обоих из душевного равновесия — несущественные мелочи, ничего не значащие для любого другого. Они на дух не выносят людей слишком худых или с очень низким голосом, и Джорджина бледнеет всякий раз, когда слышит чей-нибудь гортанный смешок. Сенатор Далтон испытывает страх перед оккультизмом, дальними путешествиями, подкожными инъекциями и знаками незнакомых алфавитов (в каковом перечне трудно найти общий знаменатель), и многие по-прежнему обвиняют его в том, что он безжалостно уничтожил значительную часть библиотеки доктора, не пожалев усилий на просмотр и отсортировку многочисленных томов.
Хотя Макнейл, похоже, понял Далтона. Человек прямой и бесхитростный, он прочитал благодарственную молитву, когда последняя из странных книг Альфреда Кларендона обратилась в пепел. И всякий, кому довелось бы заглянуть понимающим взором в любую из упомянутых книг, присоединился бы к каждому слову сей молитвы.
Говард Филлипс Лавкрафт, Адольф де Кастро
Электрический палач[21]
(перевод М. Куренной)
