— Она мое семя, моя плоть и кровь! — бушует Белиал.
— А может, она семя, плоть и кровь мертвеца по имени Билли Сесил? — не уступает ни пяди Цапфуэль.
— Моё, — только и может повторить Агриэль.
Твое, твое, качает головой Катерина, а как же. Вы, чистые и нечистые дети эфира, любите ставить метки, красть нас у себя. Зачем? Чтобы любоваться на собственные печати на наших лбах, на беду в наших глазах, на жалкие попытки собрать себя из горстки пыли? Бедная Абигаэль. Не томите вы ее на медленном огне, лучше убейте сразу. Разыграйте на кулачках, кому она, свободная, достанется — и пусть победитель свистнет в манок и подставит грубую перчатку: падай, моя дикая птица. Падай, когти замшевую ладонь и подставляй слепые от ужаса глаза под колпачок. Обещаю, что буду выпускать тебя в промозглую синь за пухом, пером и кровью, за вкусом свободы — с послевкусием клетки и корма из хозяйской руки. Все равно вернешься, потому что я тебя заклеймил. Запечатал свой образ в тебе, а он разросся и задушил всё твое, точно сорняк.
Саграда не замечает, как на глаза ей наворачиваются слезы. Не замечает, как они начинают вытекать и бегут по щекам, будто частый мелкий дождь срываясь с подбородка. Не замечает, как Наама встает со своего места, чтобы подойти к ней, как Люцифер останавливает мать демонов, молча положив ей руку на плечо: сиди. И только когда Денница сам подходит к Катерине, обхватывает ладонью ее лицо и прижимает к своему животу, она замечает всё: и что плачет, и что слезы ее видят все, и что все замирают, увидев плачущую Пута дель Дьябло. Всё прекращается, даже многовековой спор ангела и дьявола за женщину.
Ад замерзает от слез антихриста.
Слезы Гекаты, переменчивые опалы, несущие беду, катятся по столу, словно каменная осыпь. Гости с ужасом отстраняются от лунных камней, летящих, точно живые мотыльки. А может, как белые осы, смертоносные и неудержимые. Лучше бы ангелу луны и духу небытия не огорчать богиню преисподней. Кто знает, во что выльется ее тоска, ее боль, ее темная, душная сила.
— Чего ты хочешь? — горячечно шепчет сатана, единственный, кого не пугают слезы Пута дель Дьябло. — Скажи — и я подарю тебе это. Даже если оно живое, если показывает зубы — оно будет твоим, в твоей власти. Будет. Я обещаю.
Катя слышит протяжный зов, эхом гуляющий по залу: вла-а-асть, вла-а-асть… Всласть. Сласть. Сладость, обволакивающая гортань так густо, так плотно, что ни слезам, ни желчи, ни морской соли не подняться из тех глубин, где всё — одна только горечь. Не надейся, тебе не перебить этот вкус, он отравит любые яства, любые лакомства. Но попросить у Люцифера свой подарок на чужую свадьбу стоит, очень даже стоит.
— Сам знаешь, — выскуливает она. — Сам. Знаешь.
Знает он, ох знает. Однако сделать удивленные глаза — как это по-мужски, по-дьявольски. По-человечески. Саграда смотрит в это лицо, закаменевшее в опасливом, настороженном выражении: что я должен знать? Скажи мне, женщина, какая еще дурная идея втемяшилась в твою пустую голову?
Она скажет. Сейчас, только наберет в грудь тяжелого воздуха, пропитанного предчувствием эпического ежесвадебного скандала, такого, чтоб на века воспоминаний хватило — и сразу скажет.
— Женись. На. Мне.
Занавес, вашу мать.
Саграда еще цепляется за Люцифера, будто за обломок рангоута, что удерживает на плаву окоченевшее, ставшее обузой тело. Сейчас бы отпустить да потонуть в слезах. Или утопить в них геенну огненную, превратить ее в дно морское — разве женских слез не хватит на второй вселенский потоп? Может, это и есть ее, Катерины, предназначение: открыть кингстоны, чтобы мир лег на грунт и упокоился, словно старый ковчег, повидавший все воды пресные и соленые.
Наконец, она выпускает владыку преисподней — так выпускают добычу. Вытирает ладонями лицо и выдыхает прерывисто, наплакавшись.
И преисподняя взрывается воплем. Как после решающего гола, забитого на последней секунде матча.
Вот только все поздравляют Люцифера, точно он одержал победу — но над кем? Ошарашенная Катерина наблюдает за князем ада, ошарашенным не меньше нее. Он, кажется, готов переспросить Катю: так чего ты все-таки хочешь от меня? Объясни! А что тут объяснишь?
— Молчать!!! — накрывает свадебку звуковая волна. Утихомирив подданных, Денница-старший берет Катю за подбородок и, наклонившись, глаза в глаза спрашивает: — Ты делаешь мне предложение? — И Катерина молча кивает. Делаю. Я делаю тебе предложение. Я, которая всю жизнь ждала, когда что-то сделают МНЕ, сделают СО МНОЙ, пытаюсь взять быка за рога. Кажется, я сошла с ума.
— Ты хочешь меня в мужья? — снова уточняет князь ада. Хотя каких еще уточнений требует вся эта до чертиков унизительная ситуация? Ей что, встать на одно колено, преподнести Люциферу колечко в бархатной коробочке, дать отмашку музыкантам, чтоб вжарили «Бессаме мучо»?
Напротив катиного лица маячит склоненная голова Уриила: зеленые глаза светятся, будто у кошки, увидавшей мышь, нижняя губа азартно закушена, пальцы дрожат, чувствуя удачу — небесный игрок готовится сорвать банк. Рядом Велиар, шулер опытный, участник всех нечистых игр от сотворения мира, выжидает хода партнера.
И партнер решается.
— Да, я хочу.
В ответ Денница слегка касается катиных губ своими — скорее растроганно, чем любовно — и тихо произносит:
— Спасибо.
Новоиспеченная невеста сатаны не понимает, за что он благодарит ее — ну и пусть. Когда-нибудь поймет, а может, и нет. Сейчас время для более насущных вопросов. Зачем ты попросила о том, о чем попросила, Катя?
Катерине не нужна любовь: она помнит, какая это смесь меда с дегтем, если не сказать с дерьмом. Определять процентное соотношение, ложка за ложкой, убеждая себя: еще не распробовала, — и так до тех пор, пока в бочке не покажется дно? Избави вас сатана и все аггелы его.
Пута дель Дьябло не требуется вечного счастья ever after[60] своей свадьбы с Денницей. Тем более, что счастье возможно лишь even after[61] — изредка, мимолетно, чтоб не пресытиться.
Саграда не ищет жара тел, негасимого, что твоя геенна: тому, кто не верит в силу любви, тем паче трудно поверить в силу секса. Ногавки,[62] связывающие ловчую птицу с охотником — вовсе не та сила, которая связывает птицу с небом.
Антихрист не мечтает отплатить за все зло, причиненное ему в этой и прошлой жизнях: как бы не пришлось расплачиваться за содеянное им — от самого начала времен, от первой из антихристовых скорбей.
Больше всего на свете Катя хочет обмануть судьбу. Выбрать другие путеводные звезды. Выгадать немного времени для себя — пока оно есть, пока не вышло все, целиком, без остатка. Разорвать путы долга, в которых провела двадцать лет. Люцифер нужен ей, как нож, чтобы разрезать ремни, дававшие ей чувство безопасности, но лишавшие чувства полета.
