сказал Сол, не существует никакой реальности, кроме непосредственных ощущений человека (зрение, слух, боль), которые реальны. Отрицая свой разум, отрицая свои ощущения, ты отрицаешь реальность. Даже попытки рационального осмысления означают отрицание. Но, конечно, бывают и ложные ощущения – оптические и другие иллюзии… Ага, как же! Попробуй убедить себя, что прыгающий на тебя тигр – иллюзия. Такое, безусловно, открывает простор для галлюцинаций и, собственно, безумия. Элементы внутренней реальности… И кто определит, насколько далеко зашла эта внутренняя реальность? Это ведь тоже Сол рассуждал: «Кто поверит сумасшедшему, если он скажет, что только что видел призрака? Внутренняя это или внешняя реальность? И кому тогда рассказывать?» В любом случае, сказал себе Франц, необходимо твердо помнить, что он, быть может, сошел с ума, – и ни на мгновение не забывать о такой возможности!
Обо всем этом Франц думал на ходу, осторожно, внимательно и все же довольно быстро спускаясь по склону немного в стороне от гравийной дорожки, чтобы производить меньше шума (готовился отскочить в сторону, если что-нибудь бросится на него). Он непрерывно осматривался по сторонам и оглядывался назад, отмечая места, где можно бы укрыться, и расстояния до них. Создалось впечатление, что за ним следует нечто, довольно крупное и удивительно умное, быстро перемещающееся от одного укрытия к другому, нечто такое, что он видел (или думал, что видел) только краем глаза. Одна из собак? Или не одна? Возможно, подстрекаемые жизнерадостными, быстроногими маленькими девочками. Или?.. Он поймал себя на том, что представляет собак в виде пауков, только пушистых и больших. Однажды в постели Кэл, руки, ноги и груди которой казались очень бледными в первых лучах рассвета, рассказала ему свой сон, в котором две большие борзые, следовавшие за ней, превратились в двух таких же больших и элегантных пауков с кремовым мехом.
А что, если сейчас произойдет землетрясение (надо быть готовым ко всему), коричневая земля разверзнется дымящимися трещинами и поглотит его преследователей? И его самого заодно?
Франц добрался до подножия холма и вскоре уже шагал по петляющей тропинке рядом с Музеем для юношества Жозефины Рэндалл. Ощущение, будто его преследуют (или, скорее, ощущение того, что преследователи находятся совсем рядом), ослабло. Было хорошо снова оказаться рядом с человеческими жилищами, невзирая на то, что они казались пустыми, и даже на то, что постройки были как раз такими объектами, за которыми могли прятаться некие сущности. В этом месте мальчиков и девочек учили не бояться крыс, летучих мышей, гигантских тарантулов и других живых существ. И где же эти дети? Неужели какой-то мудрый Крысолов увел их всех прочь, подальше от сгущающейся угрозы? Или они погрузились в грузовик с надписью «Уличный астроном» и отправились к другим звездам? Из-за землетрясений и массового размножения больших бледных пауков и еще менее благонравных существ Сан-Франциско теперь значительно проигрывает по части безопасности. Ох и дурак же ты! Смотри! Смотри!
К тому времени, когда он оставил позади низкое здание, спустился по наклонной площадке автостоянки, миновал теннисные корты и, наконец, добрался до короткой тупиковой улочки, служившей границей Корона-Хайтс, его нервы немного успокоились и сумбур в мыслях несколько улегся, хотя он и содрогнулся всем телом, услышав донесшийся откуда-то резкий визг резины по асфальту, и на мгновение подумал, что машина, припаркованная на другом конце улицы, которую он пересекал, сорвалась с места и ринулась на него, управляемая двумя маленькими надгробьями-подголовниками.
Уже когда Франц приближался к Бивер-стрит по узкой общественной лестнице между двумя домами, его посетило еще одно быстрое видение, в котором за спиной у него произошло локальное землетрясение и Корона-Хайтс содрогнулся, но остался невредим, а затем поднял огромные коричневые плечи и каменную голову и стряхнул с себя Музей для юношества, открытый Жозефиной Рэндалл, готовясь спуститься в город.
На идущей все так же вниз Бивер-стрит ему наконец начали попадаться люди; хоть и немного, но все же… Он вспомнил, как будто это было в другой жизни, что намеревался навестить Байерса (и даже договорился с ним об этом по телефону), и подумал, стоит ли это делать. Франц никогда не бывал у этого человека дома и встречался с ним здесь же, в Сан-Франциско, но в квартире их общего знакомого в Хейте. Кэл сказала, что, по чьим-то рассказам, обитель Байерса – жутковатое место, хотя, глядя снаружи на этот дом, покрытый свежей оливково-зеленой краской с тонкой золотой кромкой, этого не подумаешь.
Решение оформилось само собой и практически без его участия: стоило пересечь Кастро-стрит, как за спиной пронзительно взвыла «Скорая помощь», приближавшаяся к пересечению с Бивер; отвратительный нервный звук, внезапно достигший невыносимой громкости, когда машина въехала на перекресток, буквально катапультировал Франца по ступенькам к оливковой двери с золотыми арабесками и заставил его постучать в дом бронзовым молотком, выполненным в форме античного Тритона.
Он понял, что мысль отправиться куда угодно, только не домой, кажется ему очень привлекательной. Дом был так же опасен, как Корона-Хайтс, а возможно, даже опаснее.
После невыносимо долгой паузы полированная латунная ручка повернулась, дверь начала открываться, и голос, звучный, как у Винсента Прайса в его лучшие годы, произнес:
– Вот этот стук можно по заслугам назвать стуком. О, это же Франц Вестен. Входите, входите. Но у вас, мой дорогой Франц, такой потрясенный вид, что можно заподозрить, будто вас доставила та самая «Скорая помощь», которая только что провыла под окнами. Что еще умудрились сотворить эти злобные, непредсказуемые улицы?
Удостоверившись в том, что ухоженное, украшенное аккуратной бородкой лицо с подчеркнутой по-театральному мимикой действительно принадлежит Байерсу, Франц поспешно протиснулся мимо него.
– Закройте дверь. Я действительно потрясен, – проговорил он, одновременно рассматривая богато обставленную прихожую, большую, роскошную комнату, примыкающую к ней, покрытую толстым ковром лестницу впереди, ведущую на площадку, залитую мягким светом сквозь витражное стекло, и темный холл за лестницей.
– Все по порядку, – говорил у него за спиной Байерс. – Ну вот, дверь заперта, я даже задвинул засов; надеюсь, вам от этого станет легче. Позвольте предложить вам вина. По-моему, оно весьма способствует успокоению нервов. Или, может быть, сразу вызвать врача, если дело серьезное?
Теперь они стояли лицом к лицу. Джейми Дональдус Байерс был примерно ровесником Франца (сорока с небольшим лет), среднего роста, с горделивой осанкой актера. На нем была бледно-зеленая куртка «неру», с неброской золотой вышивкой, такие же брюки, кожаные сандалии и длинный бледно-фиолетовый халат, не запахнутый, но перехваченный узким пояском. Тщательно расчесанные каштановые волосы ниспадали до плеч, вандейковская бородка и тонкие усы были аккуратно подстрижены. Бледно-желтоватый цвет лица, благородный лоб и большие влажные глаза наводили на мысль о елизаветинских временах и, определенно, ассоциировались с Эдмундом Спенсером. И
