– Аля, сейчас тебе некого стесняться. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты – моя родная.
Я тихонько целую её шрамы. Шесть лет в полной темноте. Интересно, какие сны ей снятся? Звуки? Образы прошлого?
– Аль, а как ты меня себе представляешь?
Она чуть улыбается уголками губ. Касаясь подушечками пальцев моего лица, она говорит:
– Ты самая красивая на свете, малыш.
Хоть я и знаю, что это не так, но пусть сегодня это будет правдой. А она? Ни волос, ни лица. Хотя – для меня – какое это имеет значение? Когда я закрываю глаза, и губы мне щекочет тёплая влажная нежность, целый мир перестаёт что-либо значить.
– Настенька, ты больше не будешь делать таких глупостей? Это самая ужасная глупость, какую только можно себе представить.
Я прижимаюсь щекой к её щеке.
– Нет, Аля. Когда я с тобой, мне хочется жить.
Мне, зрячей, трудно себе представить, каково это – быть слепым. Мир становится другим, когда гаснет свет. Но он не перестаёт быть, и ты тоже продолжаешь существовать, и нужно как-то находить в нём дорогу. Это и зрячему человеку непросто, а слепому – и того труднее. На ощупь.
– Ты давно знакома с Маргаритой? – спрашиваю я.
Её пальцы ворошат мне волосы.
– Почему это тебя интересует?
– Ну… Просто, интересует и всё.
Тихонько поцеловав меня в висок, она вздыхает:
– Уже Бог знает сколько лет… Она просто друг, малыш.
– Такое возможно? – усмехаюсь я.
– А почему нет? – Альбина трётся своей щекой о мою. – Ведь дружишь же ты с Никой.
– Ника – это другой случай, – говорю я. – Она… как бы это сказать… У неё другие предпочтения... наверно.
– Откуда ты знаешь? – усмехается Альбина. – Ведь, как ты говоришь, у неё всё ещё нет парня. Согласись, это немного странно.
– Нет, Аля, парня у неё нет вовсе не по этой причине, – уверяю я.
– Откуда тебе знать истинную причину? – говорит Альбина со странной усмешкой в уголках губ.
– Мы с ней говорили об этом, – отвечаю я твёрдо. – Она ни в чём таком не признавалась.
– В этом нелегко признаться, милая. А может, она ещё и сама в себе не разобралась.
Я пытаюсь представить себе на секунду: а если и правда?.. И тут же содрогаюсь: нет. Нет, точно нет. Даже подумать нелепо. Одно я могу сказать определённо:
– Как бы там ни было, я с ней точно не спала.
– Вот и я с Маргаритой не спала, – тихо и щекотно говорит Альбина мне на ухо. – Ты что, не веришь мне?
Я обнимаю её за шею, глажу её по затылку.
– Я верю тебе, Алюня.
Тихий долгий вечер плавно переходит в ночь. Меня одолевает зевота: хоть я и вздремнула немного сегодня, а голова всё равно тяжёлая: видно, нурофен ещё не выветрился. Уткнувшись в плечо Альбины, как в подушку, я закрываю глаза. Её тёплая ладонь касается моей щеки.
– Пойдём спать, зая?
– Пойдём, – зеваю я.
Не размыкая объятий, мы идём наверх. Одежда падает с нас, как осенняя листва.
– Пойдём в душ? – предлагает Альбина.
Меня совсем сморило, мне не до душа, во всём теле – тяжесть, одна голова весит целую тонну. Я падаю на кровать:
– Нет, Аля, у меня уже нет сил… К тому же, я сегодня мылась.
– Ну, ты как хочешь, а я всё-таки ополоснусь. – Альбина целует меня. – Не засыпай, дождись меня. Я ещё не всё тебе сказала.
Наверно, она хочет кое-чем заняться, думаю я, лёжа на кровати. Да, определённо хочет, это чувствовалось в её голосе и в поцелуе, в прикосновении руки. И под тем, что я остаюсь на ночь, что-то предполагается, не правда ли? Странно лежать в одной постели и ничего не делать, хотя иногда у людей так тоже бывает. Болит голова – самая частая «отмазка». Но что делать, если я смертельно устала и моё самочувствие действительно оставляет желать лучшего?
Рядом со мной на подушке – аккуратно свёрнутая пижама Альбины. Я глажу её рукой, потом прижимаю к щеке. Ванна с водой, нож, записка – всё это далеко, как страшный сон.
У мамы были трудные роды, я едва не умерла: я родилась бездыханной. Я подхватила внутрибольничную инфекцию, моя голова была вся в корочках, и я всё время плакала. Какая-то женщина увидела меня и сказала, что я не жилец. Я могла умереть, но не умерла, значит – Бог хотел, чтобы я пришла на эту Землю. А я? Хотела убить себя. Какое я имела право, если Бог хочет иначе? По моим щекам катятся тёплые слёзы, падая на Альбинину пижаму.
Матрас прогибается под тяжестью тела, мои губы тепло щекочет влажная нежность с чуть приметным ароматом зубной пасты: сбросив махровый халат, Альбина голышом забралась под одеяло. Её чистая кожа пахнет гелем для душа, длинные ноги переплетаются с моими. Поцелуй приобретает глубину и страсть, её грудь прижата к моей, я чувствую её соски. Слёзы всё текут, и Альбина, коснувшись моей мокрой щеки, настороженно замирает.
– Утёночек! Что такое, маленький? – спрашивает она с нежным беспокойством, гладя меня по щеке, по волосам, вытирая мне слёзы. – Ты что, зайчишка? Ну?
Мою грудь сотрясает длинный судорожный всхлип.
– Аля… До меня только сейчас дошёл весь ужас… Весь ужас того, что я чуть не сделала! И ты… И твой звонок… Ты понимаешь, что это значит? Это тебя Бог сподобил… Позвони ты чуть позже…
– Ш-ш… Не надо, успокойся.
Она крепко прижимает меня к себе, щекочет губами мои мокрые ресницы, и её дыхание осушает их.
– Девочка моя.
Всё ещё вздрагивая, я льну к ней.
– Я твоя, Аля… Возьми меня, делай, что хочешь… Я вся твоя.
Она впивается в мои губы. Не отрываясь от них, она стягивает с меня трусики.
Да, и у нас всё происходит.
А потом настаёт тишина и покой. Сон уже неодолимо затягивает меня, опутывая своими клейкими сетями, а Альбина ещё не спит: облокотившись на подушку и подпирая голову рукой, она слушает тишину и звук моего дыхания в ней. Липкая дрёма склеивает мне веки, но я временами, как бы вспышками, вижу тёмные очертания её круглой головы надо мной.
– Заинька, – шепчет она.
– М-м? – отзываюсь я из глубин дремотной пропасти.
Её тёплый шёпот щекочет мне ухо:
– Я люблю тебя.
Еле шевеля слабыми от дрёмы губами, я отвечаю:
– И я тебя, родная…
Мой рот накрывает щекочущая мокрая нежность – очень осторожно и ласково окутывает, завладевает. Я сонно, из последних сил отвечаю, как могу.
– Спокойной ночи, Аля…
– Спокойной ночи, принцесса.
Я чувствую губы и дыхание Альбины у себя на лбу, а потом проваливаюсь в тёплую чёрную невесомость.
Однако вскоре она перестаёт быть чёрной. Вверху сверкает синевой небо, но его заволакивает белая дымка облаков, а подо мной – скала. Я высоко в горах, так высоко, что от разреженного воздуха закладывает уши. На мне альпинистское снаряжение, а внизу на тросе кто-то висит. Я не вижу лица, но знаю, что это мама. Я очень боюсь за неё: под ней разверзлась бездонная пропасть, а она не может ни за что ухватиться и подняться вверх по тросу тоже не может. Мне не подтянуть её, но я изо всех сил отчаянно пытаюсь это сделать. Конечно, мне не достаёт сил, мне не вытащить её из пропасти, но я не оставляю попыток. Она говорит мне, чтобы я бросила её и лезла наверх сама, иначе я тоже могу сорваться. «Нет, мама, я тебя вытащу», – плачу я. Я не хочу её терять, и я выбиваюсь из сил, тяну за трос, он больно врезается мне в ладони, но я не могу, не могу! Что-то вдруг ломается в снаряжении, верёвка скользит, и по какой-то необъяснимой причине мама вдруг отцепляется и падает вниз. Застывшее в ледышку от ужаса и горя сердце выскальзывает у меня из груди следом за ней, я кричу и зову её: «Мама! Мамочка!» – но мне отзывается только эхо. И, не видя смысла дальше жить, я бросаюсь вниз головой в бездну с криком: «Мама!» И тёплый, живой, но не мамин голос раздаётся откуда-то с неба:
