Фудзисаки заверил Тояму, что запись прошла прекрасно. Они должны были, сделав в студии монтаж, завершить альбом, и в ближайшее время в виде диска он должен был появиться в магазинах грамзаписи.
— Возникла какая-то проблема?
В ответ Фудзисаки протянул Тояме наушники и сказал:
— Во всяком случае, сначала один раз послушайте!
Тояма надел наушники, сел перед микшером и подал глазами сигнал. Фудзисаки нажал кнопку «play» на бобинном магнитофоне, и раздался звук.
Была слышна красивая фортепианная мелодия. Никаких проблем не было, и Тояма уже собирался бросить вопросительный взгляд на Фудзисаки, как тот сказал:
— Это здесь.
Фудзисаки перемотал пленку и включил ее еще раз. В одном очень маленьком фрагменте, где музыка затихала от меццо-форте к меццо-пиано, было слышно не только фортепиано. Перед глазами все закружилось, и тело пронзила боль.
— Что тут скажешь, мне кажется, будто плачет младенец.
Уа-уа... Слабый плач младенца... Однако не только он. Для Фудзисаки, похоже, это было не слышно, в глубине этого плача всплывали и исчезали, всплывали и исчезали слова. А, знакомый голос.
...Тояма, я люблю тебя.
Наверно, ни Фудзисаки, ни Ясуи не могли этого услышать. Им слышался только плач младенца. При этом они полагали, что это реальный младенец, который находился в остановившейся позади здания машине, и микрофон уловил его плач.
...Это не так. Этого нет.
Беззвучно твердил себе Тояма.
— Это проблема, господин Тояма. Что делать? Это оригинал! Причем другого варианта нет. Во время записи этого звука точно не было.
Тояма, оставив Фудзисаки с его сомнениями, собрался выйти из студии.
— Господин Тояма, куда вы пошли?
Обернувшись у выхода, Тояма, запинаясь, сказал:
— В этой комнате... дышать тяжело. Ненадолго на улицу... выйду.
Ему хватило сил сказать только это.
Покинув студию, Тояма, пока ждал лифта, прислонился щекой к оконному стеклу около лифта и посмотрел на улицу. Яркое послеполуденное солнце и резкие переходы от ослепительных лучей к теням. Вдруг часть улицы заволокло туманом, а вскоре все почернело. Пот, катившийся со лба, скользил по оконному стеклу, вызывая неприятное ощущение, будто в поту содержится много жира.
Белое и черное резко менялись местами, но в этом потерявшем цвет мире была одна точка, бьющая Тояму по глазам. Женщина в легком зеленом платье, которое не соответствовало сезону...
Она напомнила Тояме то далекое время в звукооператорской студии в маленьком театре. Когда они занимались с Садако любовью, на глаза ему попалась красная контрольная лампочка кассетного магнитофона, горевшая в совершенно темной комнате. Светящая красная точка еще больше подчеркивала темноту.
Сейчас то, на что он смотрел, переворачивало весь его опыт звукооператора. На потемневшем фоне только зеленое платье имело цвет и этим порождало ужасную дисгармонию. Очень маленькая зеленая точка господствовала в монохромном мире с силой урагана.
В это время открылась дверь лифта. Когда он спустился на первый этаж и вышел из вестибюля на улицу, мир уже вернул себе краски. Однако боль, крепко стягивающая грудь Тоямы, не проходила.
В горле пересохло. Хотя он только что выпил напиток, принесенный Фудзисаки, сухость в горле увеличилась настолько, что стало невозможно терпеть.
Он купил в автомате у выхода содовую с лимоном и сразу сделал глоток. Несомненно, все тело жаждало воды. Однако, не чувствуя вкуса, он снова покрылся холодным потом. Тояма выбросил недопитую банку и пошел по тротуару.
Он помнил ощущение, как, посмотрев на улицу около лифта, ему показалось, что кружится голова, а мир теряет свои краски. И маленькая зеленая вспышка в одном месте бросается в глаза. Он шел, не преследуя какой-либо цели. Просто почему-то его обеспокоил зеленый свет, и он вышел на улицу.
Сцена в звукооператорской студии двадцать четыре года назад ожила, будто это было вчера. Причиной этому был голос, который он только что слышал в студии. Шепот, старающийся перекрыть плач младенца. Ошибки не было, это Садако Ямамура.
Звуки и запахи могут стать гремучим составом для освежения памяти. Из памяти Тоямы совершенно выпали двадцать четыре года, время подошло непосредственно к тому моменту, когда они с Садако были в звукооператорской.
...Да, запах.
Тогда его встревожил странный запах, наполнявший студию.
Сначала он даже не понимал, что в комнате возник особенный запах. Однако постепенно обратил на него внимание и решил найти причину его появления.
Запах было трудно описать. Не неприятный душок испорченных продуктов, но и не особенно ароматный. И вдруг резкий толчок. Не сильный, но достаточный для слизистой оболочки носа.
...Лимон.
Перед мысленным взором Тоямы возник лимон. Он, наверно, лежал где-то в комнате. Однако невозможно представить нарезанный лимон. Если бы его на долгое время оставили в комнате, он уже давно должен был испортиться. Запах был очень свежий. Так пахнет лимон, когда снимаешь с него кожуру. Не желтый, а еще незрелый зеленый лимон.
Тояма обыскал студию. Открыл все шкафчики, даже проверил стойку с оборудованием, но ничего не смог обнаружить. Единственное, что он узнал в процессе, — это факт того, что высушенная пуповина, принесенная в жертву перед божницей, исчезла. Тояма понятия не имел, кто и когда ее унес. Казалось, о ее существовании знала только Садако Ямамура, он не собирался ее укорять, напротив, после исчезновения неприятной жертвы вздохнул с облегчением и не отважился поговорить с ней об этом.
Пуповина исчезла, вместо этого витал слабый запах неспелого лимона.
...Пуповина?
Прежде Тояма в неком сборнике фотографий увидел снимок плода, находящегося в матке. Четкое цветное изображение плода через двенадцать недель после оплодотворения.
Плод, у которого голова была больше, чем туловище, вытянул вперед руки и ноги и, свернувшись, лежал в матке. Он был сантиметров пять-шесть, но это уже был человек, имеющий пол. Можно было воочию убедиться в этом по выступающим половым органам.
Но на Тояму большее впечатление произвело существование веревки, связывающей маленький плод с телом матери. Толще даже рук и ног, пуповина, на которой вырисовывались красные кровяные сосуды, была искривлена в виде петли и крепко связана с последом. Пуповина — важная трубка, которая доставляет плоду кислород и питательные вещества.
Если для плода матка, где он сейчас находился, — весь мир, тогда пуповина становилась единственным каналом, связывающим мир, где он жил, с внешним миром. Можно сказать интерфейс. Впервые выйдя из материнского тела, плод узнает, что есть мир и вне того мира, где он жил. Тояма, рассматривая пуповину на фотографии, пробовал представить себе изумление младенца. Находясь внутри, совершенно не знаешь про внешний мир.
