Шеф с облегчением шумно выдохнул воздух.
— Если это наша победа, с меня причитается.
— Подождем пока.
Отвратительный запах еще оставался, но сама масса уже выглядела по-другому. Она не была больше такой мягкой и жидкой, по ней пошли волны, затем пузыри. Ее свойства тоже начали изменяться. Постепенно она стала превращаться в подобие покрывавшего пол ковра, жидкость из которого все больше уходила.
По краям она уже совсем засохла. Когда Сьюко ткнул ее носком ботинка, он заметил, что она не поддается. Кроме того, она при этом издавала какой-то скрипящий шум.
Высыхание массы не ограничилось краями. Магическая сила бича отняла у снадобья его дьявольскую силу, и оно засыхало прямо на глазах. Постепенно процесс охватил всю поверхность, при этом что-то потрескивало, и медленно начали вырисовываться кристаллики.
Теперь Сьюко облегченно вздохнул, повернулся к шефу и слабо улыбнулся.
— Порядок? — спросил сэр Джеймс.
— Конечно. Я думаю, сэр, можно скоро пойти за кирками и лопатами, чтобы выбросить все это из здания Скотланд-Ярда. Наш удар пришелся в самое сердце. Источником всего было женское лицо. Другого решения не существовало.
— Я тоже так думаю.
— Там было еще одно лицо, — сказал один из охранников. — Этот мужчина, один из наших…
— Правильно. — Сьюко кивнул в знак согласия. — Только… вы его больше не видели, мистер?
— Нет.
— Он не играл никакой роли. Он был жертвой, а не виновником. О нем больше нечего беспокоиться.
Сьюко прислонился спиной к стене. Хотя он и не предпринимал больших физических усилий, но чувствовал себя измученным и опустошенным. Это проклятое адское варево вымотало ему все нервы.
Суперинтендант улыбнулся:
— Вы не последите за работой, Сьюко, пока все это будут убирать?
— Нет более приятного занятия, сэр.
— Хорошо. Одну проблему мы решили, — сказал суперинтендант. — А другая проблема остается.
— Джон Синклер?
— Совершенно верно. Мне хотелось бы узнать, что с ним случилось.
— Мне тоже, сэр, мне тоже…
* * *
Когда мой пистолет упал на пол, раздался грохот. Я мог бы бросить его и потише, но с этой женщиной надо было действовать по-иному.
Жоржетта, услышав грохот, облегченно вздохнула и расслабилась. Это было для меня небольшим преимуществом, на которое я рассчитывал. Теперь она будет не так внимательна.
— Сынок, — сказала Жоржетта, по-прежнему не отнимая ствола от моей груди. — Жаль, что ты кончишь так.
— Почему «кончишь»?
— Ты умрешь, — прошептала она. Ее голос приобрел почти напевный оттенок. — А теперь отойди немного назад, сынок. Я хотела бы выйти из шкафа.
Пока еще козыри в ее руках. Надо что-то придумать. В конце концов речь шла не только обо мне, важнее было, что Рита Уилсон сейчас испытывает на себе все ужасы этого проклятого дома.
Жоржетта была ниже меня ростом. Ей приходилось стоять в очень неестественной позе, чтобы, держа оружие обеими руками, упираться стволом в верхнюю часть моей груди.
Может быть, быстро перейдя в атаку, мне удалось бы застать ее врасплох? Но я предпочел подождать, даже если это было и нелегко. Пока что она всячески демонстрировала свое превосходство. Мне даже удалось изобразить на лице подобие страха, чтобы вызвать у Жоржетты ощущение явного преимущества.
— Так, — сказала она. — Вот здесь и стой.
Шкаф был на расстоянии трех шагов позади нее. Где-то там же лежал и мой пистолет.
— Что происходит с Ритой?
За стеклами очков блестел ее взгляд.
— Эта девушка тебе очень нравится?
— Конечно.
— Да, любовь, — ответила она. — В свое время я тоже часто влюблялась, уж можешь мне поверить. Я понимаю тебя, сынок, даже очень хорошо понимаю, и мне очень нравится, когда молодые люди любят друг друга. Я тебе очень сочувствую, но ее уже не спасти. Девочка должна умереть — это решено.
— Я видел ее сверху.
Жоржетта слабо кивнула в знак согласия.
— Ты не ошибся, она над нами. Она стояла в верхней части часов, которые оставил нам дьявол. Это часы смерти, которые часто вселяли в людей ужас. Их рисовали многие художники, они при этом очень старались, и им удалось испугать людей. Эти часы существуют, дьявол передал их нам, и мы сами видели, как они действуют.
— Они убивают людей?
— Нет, они их изменяют, — с улыбкой сказала мне бывшая шансонетка.
— Как это?
— Человек попадает в часы и в верхней половине еще остается в нормальном состоянии. Потом он опускается все ниже, приближается к соединительной трубке между обеими половинками часов и продавливается сквозь нее. Он превращается в то, что важно для нас. В нижнюю половину течет масса, та масса, которая нас сохраняет в живых и дает нам необходимые силы, потому что мы хотим жить, мы хотим долго жить, жить всегда.
Я понял, что она хотела сказать.
— Выходит, что масса для вас что-то вроде дьявольского живительного средства.
— Правильно, сынок. В ней еще сохраняется свежесть и сила жертв.
Она тихо рассмеялась.
— Для нашего возраста мы еще выглядим очень хорошо, — прошептала она, — могу поклясться. А может быть, ты знаешь наш истинный возраст?
— Нет.
— Нам всем уже под девяносто. Но ведь этого не видно, скажи, сынок.
Я понял, что это было предметом гордости Жоржетты. Ей были нужны дешевые комплименты для самоутверждения. Поэтому я кивнул в знак согласия и добавил:
— Девяносто лет ни одной из вас бы не дал.
— Ну, а сколько бы лет ты нам дал?
«Только бы не ошибиться», — подумал я про себя. Этот ответ мог иметь фатальные последствия, ведь Жоржетта ожидала комплимента.
— Ну… — проклятье, времени совсем не осталось, — ну, мне кажется…
— Говори же.
— Ну, лет пятьдесят-шестьдесят.
Попал ли я в точку? Довольна ли она моим ответом?
— Прекрасно, сынок, прекрасно. Я вижу, что передо мной знаток женщин. Да, это как раз тот возраст, в котором мы остановились. Мы познакомились с дьяволом, когда достигли этого возраста. Разве это не прекрасно?
— Конечно. — Я откашлялся. — Для вас это здорово. Поздравляю. Но как же Рита?
— Она залог того, что все будет продолжаться по-прежнему. Все время должна возникать новая масса, которая хранит в себе силу и передает ее нам.
— Передает от Риты?
— Мы выбрали ее.
— Она вам ничего не сделала. Я хотел бы видеть ее. Понимаешь ли ты это, Жоржетта?
Бывшая шансонетка кивнула, откинула капюшон и прислонилась к стене.
— Да, я это хорошо понимаю, даже очень хорошо. Я не хочу тебя торопить. Мне нравится любовь, я тоже любила. Но ничего поделать нельзя. Нам приходится думать о себе.
