Эли пожала ему руку. Он ответил ей тем же, кивнул. Но Эли продолжала сжимать его ладонь все сильнее и сильнее. До боли.
До чего же она сильная.
Эли выпустила его руку, и Оскар вытащил из кармана листок, над которым трудился в школе, разгладил сгибы и протянул ей. Эли вскинула брови.
– Что это?
– Пойдем на свет.
– Не надо, я вижу. А что это?
– Азбука Морзе.
– А-а! Понятно. Клево!
Оскар усмехнулся. В ее устах это прозвучало так неестественно. Совсем не ее словечко.
– Я подумал, что так мы сможем перестукиваться.
Эли кивнула. Растерянно постояла, будто не зная, что сказать, затем произнесла:
– Занятно.
– В смысле, прикольно?
– Ага. Прикольно! Прикольно.
– Ты все-таки немножко странная.
– Да?
– Да. Но это ничего.
– Ну тогда объясни, как надо. Чтобы быть как все.
– Ага. Показать тебе кое-что?
Эли кивнула.
Оскар изобразил свой коронный номер. Сел на качели, разогнался. С каждым новым взмахом, с каждым сантиметром высоты в его груди нарастало чувство свободы.
Освещенные окна мелькали яркими полосами, Оскар взлетал все выше и выше.
Набрав такую высоту, что при движении вниз цепи начали обвисать и дергаться из стороны в сторону, он собрался. В последний раз качнувшись назад, качели снова взмыли вверх, и, когда они достигли наивысшей точки, он отпустил руки и выкинул вперед ноги, а затем прыгнул. Ноги описали дугу в воздухе, и он благополучно приземлился, пригнувшись, чтобы не получить качелями по башке. Потом встал и раскинул руки в стороны. Идеально.
Эли зааплодировала, выкрикнув: «Браво!»
Оскар поймал раскачивающиеся качели, остановил их и сел. Он в очередной раз был благодарен темноте, скрывавшей ликующую улыбку, которую он не мог сдержать, несмотря на боль в щеке. Эли перестала аплодировать, но улыбка не сходила с его лица.
Теперь все изменится. Конечно, нельзя никого убить, кромсая дерево ножом. Что он, не понимает, что ли?
Хокан сидел на полу узкого коридора, прислушиваясь к плеску в ванной. Ноги его были поджаты так, что пятки касались ляжек; подбородок упирался в колени. Ревность жирным белым червем шевелилась в его груди, медленно извиваясь, чистая, будто девственница, и ясная, как ребенок.
Заменим. Он был заменим.
Прошлой ночью он лежал в своей постели с приоткрытым окном. Слышал, как Эли прощалась с этим самым Оскаром. Их тонкие голоса, смех. Какая-то недоступная ему легкость. Он состоял из свинцового груза рассудительности, бесконечных требований, неудовлетворенных желаний.
Он всегда считал, что они с его возлюбленной похожи. Заглянув однажды в глаза Эли, он увидел в них мудрость и равнодушие глубокой старости. Поначалу это его пугало – глаза Сэмюэла Беккета на лице Одри Хепберн. Потом он стал находить в этом утешение.
Это был идеальный вариант. Юное тело, наполнявшее его жизнь красотой, в то время как с него снималась вся ответственность. Решал здесь не он. Ему незачем было стыдиться своей похоти – его возлюбленная старше его самого. А вовсе никакой не ребенок. Так он рассуждал.
А потом началась эта история с Оскаром, и что-то случилось. Какая-то... регрессия. Эли все больше вела себя как ребенок, каким казалась с виду: держалась расхлябанно, то и дело использовала детские выражения, словечки. Хотела играть. На днях они играли в «холодно-горячо». Когда Хокан не проявил должного энтузиазма, Эли сначала рассердилась, а потом принялась его щекотать. Ну, хотя бы ее прикосновения доставляли ему удовольствие.
Конечно, все это казалось ему притягательным. Эта радость, жизнерадостность... Но в то же время – пугающим, поскольку он был так далек от этого. Такой смеси похоти и страха он не испытывал даже в начале их знакомства.
Вчера вечером его возлюбленная заперлась в его комнате и провела там полчаса, перестукиваясь через стену. А когда наконец позволила Хокану войти, над его кроватью висел приклеенный скотчем листок со значками. Азбука Морзе.
Перед сном он едва устоял от искушения самому отстучать сообщение этому Оскару. Рассказать, чем Эли является на самом деле. Вместо этого он просто скопировал азбуку на другой листок, чтобы знать, о чем они перестукиваются.
Хокан уронил голову на колени. Плеск в ванной прекратился. Так больше не может продолжаться. Еще немного – и он лопнет. От похоти, от ревности.
Защелка ванной повернулась, и дверь открылась. Эли стояла перед ними совершенно голая. Чистая.
– А, это ты...
– Да. Какая ты красивая.
– Спасибо.
– Покрутись немного?
– Зачем?
– Так... мне хочется.
– А мне – нет. Дай пройти!
– Если покрутишься, я тебе кое-то скажу.
Эли вопросительно посмотрела на Хокана. Потом сделала пол-оборота, повернувшись к нему спиной.
У Хокана потекли слюни, и он сглотнул, уставившись на нее, буквально пожирая глазами ее тело. Самое красивое на свете. Так близко. И так бесконечно далеко.
– Ты... голодна?
Эли повернулась к нему:
– Да.
– Я сделаю это. Но я хочу кое-что взамен.
– Ну?
– Одну ночь. Подари мне одну ночь.
– Да.
– И ты мне позволишь?..
– Да.
– Спать с тобой в одной постели? Прикасаться к тебе?
– Да.
– И мне можно...
– Нет, нельзя. А так – да.
– Хорошо, я это сделаю. Сегодня вечером.
Эли присела на корточки рядом с ним. Ладони Хокана зудели, мечтая о прикосновении. Но нельзя. Не раньше вечера. Уставившись в потолок, Эли произнесла:
– Спасибо. Только что, если... тот портрет в газете... Ведь тебя здесь все-таки видели, знают, где ты живешь.
– Я об этом подумал.
– Если сюда придут днем... когда я отдыхаю...
– Я же сказал, я об этом подумал.
– И что ты придумал?
Хокан взял Эли за руку, встал и повел ее на кухню, открыл шкаф, вытащил стеклянную банку из-под варенья, с металлической крышкой. Объяснил свой план. Эли энергично замотала головой:
– Нет, ты с ума сошел! Не можешь же ты...
– Могу. Теперь ты понимаешь, как сильно я тебя... что ты для меня значишь?
*
Собираясь в дорогу, Хокан взял сумку с инструментами и положил туда банку. Тем временем Эли успела одеться и теперь стояла в коридоре, дожидаясь его. Когда Хокан вышел, она подалась вперед и на мгновение прижалась губами к его щеке. Хокан моргнул и пристально взглянул Эли в лицо.
Я пропал.
